Среди выставленных пастелей есть совершенно неизвестные вещи. Пастели, понятное дело, не часто показывают: они осыпаются, выцветают. Если XVIII, XIX век пастельного жанра — это, в основном, эпигонство, пожалуй, до Кипренского и Орловского, то конец XIX – начало XX века — просто восторг, есть вещи просто гениальные.
В этой экспозиции есть несколько работ Врубеля, которые вообще никогда не выставлялись, в том числе его автопортет 1904-1906 годов. Все это время он, как известно, провел в психиатрических клиниках, терял зрение, а в 1906 году окончательно ослеп. Так вот этот его пастельный автопортрет — замечательный, Ван Гог просто отдыхает. И рядом такой же сумрачный, но совершенно гениальный портрет Надежды Забелы-Врубель. Есть еще великолепный огромный ее портрет на кушетке, но он известный, он бывает в постоянной экспозиции. И еще одна вещь — жемчужинка, раковинка, один из лучших вариантов! И два рисунка, о которых, если бы мне сказали, что это Врубель, я бы никогда в жизни не поверил.
Там много и других очень хороших вещей в последних залах: очень интересный Левитан, Серов, Борисов-Мусатов, очень интересный ранний Ларионов.
Возвращаясь к выставке Серебряковой хочу сказать, что совсем не ожидал, что выставка будет настолько слабая, а очередь на нее — такая большая. Особенно в ряду последних замечательных выставок она выглядит очень слабо. Люди в восторге, реагируют на внешнюю красоту, выписанность, на то, что живопись «как фотография». В этом сказывается стремление к декоративности, но не к искусству, стремление к какой-то внешней декорации жизни. В работах Серебряковой они сталкиваются с остатками старой жизни, и их это очаровывает, хотя к искусству это имеет очень косвенное отношение. Но тут трагедия самой Серебряковой, потому что после эмиграции и смерти мужа она работала во многом уже по инерции.
У Серебряковой, как и почти у всех русских художников, после отъезда из России — не столько после революции, сколько именно после отъезда из России — произошел надлом. Григорьев смог удержаться, Василий Кандинский, некоторые другие, но и у них чувствуется надлом — с одной стороны, расширение сознания, опыта, а с другой стороны, творческий надлом. Они как бы потеряли почву, они жили старым опытом, старым вдохновением, старой страной и народом, старой культурой. В жизни России в прежнее время была красота, они видели ее целостно, обожали эту жизнь. Люди, покидая Россию, Москву, Петербург после революции, целовали стены. Они покидали эту жизнь, эту Россию, которую действительно любили, которая питала их творчество, их личностностное существование даже экзистенциально — не просто эстетически, хотя эстетически тоже, и многие в то время приходили к экзистенциальным вопросам через эстетизм. И вот эта потеря была для них невыносима! А сегодняшняя ностальгия имеет вырожденную форму — тоски по внешней декоративности, поверхностной тоски по потерянной стране и культуре.
Интересно, что в эти же дни в Третьяковской галерее на Крымском валу открывается большая выставка Александра Головина. Обязательно пойду и заранее советую вам. Тем более, что она будет радикально отличаться от аналогичной выставки в Русском музее.
