Мы познакомились с отцом Александром еще в середине 70-х годов и много раз общались, начиная со встречи у отца Аркадия Шатова (нынешнего епископа Пантелеимона). Чем дальше, тем больше мы общались. В второй половине 80-х годов мы виделись регулярно — каждый месяц он меня приглашал к себе в гости, вместе с другими священнослужителями, которые, как считал отец Александр, разделяли его путь, его направление жизни, его взгляды или хотя бы были близки к ним — ведь никто не был обязан соглашаться со всем. И я, может быть, не полностью разделял позицию отца Александра, и поэтому у нас всегда были интересные дискуссии. Но главным основанием для наших встреч было единство по всем фундаментальным вопросам нашей церковной жизни, и именно это единство дает мне основание говорить, что между нами были не просто добрые дружественные отношения, но что-то безусловно большее. Причем, собирая этот круг общения, отец Александр был очень сдержанным и деликатным — он прекрасно понимал, что люди в церкви собираются настолько разные, что если сейчас начать что-то формулировать, то можно нарваться и на непонимание, и на открытые разногласия, которых и без того было очень много в церковной среде. Он умело обходил эти разногласия, показывая нам пример. С ним можно было спорить, и он всегда очень благородно выслушивал оппонентов, достойно отвечал им. Он был человеком, который многое видел наперед. Именно потому я, вспоминая, как выступал отец Александр, как он собирал церковь, преисполнен к нему восхищения и уважения.
День убийства я и сегодня помню во всех подробностях. Я был дома. Мне позвонили и сообщили, что произошло, что отец Александр умирает.
А в день погребения, 11 сентября, на Праздник усекновения главы Иоанна Предтечи, я служил панихиду в Троицком храме города Электроугли. И я сказал проповедь, которая мне настолько врезалась в память, что я и сегодня ее помню дословно, что для меня вообще-то редкость. Я сказал, что это убийство никогда не будет раскрыто, что вариантов заказчиков немного, но они все такие, что убийца никогда не будет найден. Тогда же я сказал, что теперь на передовой будем все мы. Отец Александр вольно или невольно прикрывал нас всех, принимая удары на себя — удары и от органов, и от церковных фундаменталистов, и от еврейских националистов. А теперь на передовой будем все мы. И это сбылось, и 25 лет назад родились наши братства — и Преображенское, и Сретенское. Появился Свято-Филаретовский православно-христианский институт, ставший с самого первого дня работы мишенью для всякого рода антицерковных ударов. То же самое значительно позже было и с отцом Павлом Адельгеймом. В последние годы отец Павел выглядел в сознании церковной общественности как фигура номер один, которая принимала на себя все удары антицерковных сил.
Ныне же я оцениваю кончину отца Александра как трагическую, но и как славную одновременно. Трагична она потому, что на русской земле убили выдающегося священника, не просто попа, который помахал кадилом и всё — как говорили в семинарии, «паки и паки и семьсот рублей в кармане». Его смерть была неожиданной, как неожиданно всякое злодейство. Но славной она стала по той причине, — и это нельзя отрицать, и я думаю, что даже его враги не будут это отрицать — что отец Александр умер за Христа. Он умер не по поводу тех или иных разногласий, касающихся экуменизма, отношения к иудеохристианству или каких-то иных претензий, которые ему в те годы предъявляли, нет. Прежде всего отец Александр служил Христу. И свидетельствовал о Христе — не только всей своей жизнью, но и своей смертью.
