Когда идёт эпидемия коронавируса, причем такая мировая язва – не только моровая, но ещё и мировая, – в это время многое перед глазами обнажается, и с церкви, словно с Иова, снимаются слой за слоем её различные исторические «покровы». Например, сейчас, по сути, отменена вся приходская жизнь, вся власть иерархии и совершение всех церковных обрядов и таинств. Но люди ведь часто даже не знают о том, что всё это существует в церкви именно как исторические покровы. У них эти реальности смешиваются, им кажется, что всё это единое Тело Церкви Христовой. И в этом большая проблема, потому что снова расслоить или восстановить эти «покровы» в прежнем виде бывает очень и очень сложно, а дальше смешивать их очень и очень опасно. А «покровов» этих за две тысячи лет накопилось более чем достаточно, и мы часто не можем их как следует различить и оценить, что в них живое и перспективное, а что уже неживое; что, хоть и живое, но в лучшем случае его хватит на один сегодняшний день; что – может быть и хорошее, но всё равно должно быть передано в архив, в тайники исторической памяти церкви.
Итак, что же остаётся, когда нет ни храма, ни иерархии, ни богослужений, или всё это есть, но в очень усечённом виде? Что есть церковь в конечном итоге? Как она являет себя сегодня и как может являть?
Конечно, тайна Церкви – это прежде всего тайна Жизни и тайна Смерти. Но в исторической церкви, кроме тайны, ещё есть таинство Жизни и таинство Смерти. В каком-то смысле само таинство евхаристии всегда воспринималось как таинство Жизни, Жизни вечной. Мы причащаемся «для прощения грехов и Жизни вечной», и в то же время на молитве евхаристии мы в первую очередь воспоминаем Смерть и Воскресение Христа. Это опять же о Жизни и о Смерти. Христос побеждает Смерть, Христос дарует всем верным Жизнь вечную. Всё сходится ко Христу. Евхаристия чрезвычайно важна именно тем, что она удивительно христоцентрична, и поэтому она личностна и в то же время соборна. Да, сейчас она, может быть, не всегда очень личностна. Личностное начало в ней де факто, может быть, не очень хорошо выявлено, иногда даже просто потеряно, но вот соборное начало как попытка собирания церкви, собирания истины, собирания откровения, собирания опыта общения и со-общения в ней, безусловно, всегда присутствует. Причём значительно ярче, чем в крещении. Хотя крещение как раз должно было бы быть в определённом смысле прямым дополнением к евхаристии. Оно должно быть наиболее личностным таинством, пусть и не всегда очевидно соборным. В православной традиции крещение так часто и воспринимается – только как личное и личностное таинство, а евхаристия – как таинство соборное, как таинство собирания Церкви.
Это очень важно. Церковь через евхаристию и крещение должна выявлять себя и личностно, и соборно. Это и отражено в евхаристической и крещальной экклезиологиях. Но это явление возможно лишь тогда, когда мы воспринимаем саму Церковь в большей степени как тайну и таинство: тайну и таинство веры, тайну и таинство жизни, тайну и таинство молитвы. И литургические таинства все в этом смысле хороши, хотя особое место здесь принадлежит именно евхаристии и крещению, то есть так или иначе таинству просвещения и таинству собрания через благодарение и приобщение. Соборное таинство евхаристии действительно есть таинство собрания и собирания Церкви, как и всего того, что мы можем найти в этом мире от Бога, всего, что происходит от Него.
Мне кажется, очень важно видеть и то, что евхаристия себя однозначно не ограничивает, она пытается дойти до конца, до предела. Поэтому на ней воспоминаются и те, кто не является членами церкви, в том числе власти предержащие, на ней воспоминаются болящие, нуждающиеся, скорбящие, и при этом не уточняется их вероисповедание и качество их веры. На ней мы вспоминаем и о расколе церквей и устремляемся к их единению, молясь о нём. На всех евхаристиях так или иначе это присутствует. Конечно, здесь нужно не только воспоминание, но и благодарение за то, что нам уже дано, а также и за то, что нам обещано. Вот это благо-дарение за данное, имеющееся в данный момент, и за обещанное, наступающее, приблизившееся к нам – это, конечно, удивительно вдохновляющее действие церкви, в котором она лучшим образом может себя проявлять.
Но всё ли в церкви сейчас сводится только к евхаристии? Можно думать, что главное в церкви – это всё-таки личностное начало, хотя и столь ослабленное в наше время, потому что и само крещение превратилось в обычную требу. Как известно, оно часто совершается над взрослыми людьми или над младенцами, которые совершенно не воспринимают то, что происходит с ними в данный момент. И тем не менее, крещение само по себе обладает качеством личностности, или, точнее, может им обладать, если оно опирается на церковную практику полноценной катехизации, с личным покаянием и личной верой каждого человека, то есть личным открытием сердца ради принятия Дара Святого Духа, в соответствии с которым человек должен обрести в Церкви своё место, служа этим даром.
Если возродить таинство крещения во всей его силе, а это безусловно надо делать, то крещение действительно станет в центр церковной жизни. Ведь когда человек в центре – человек, связанный с Богом, рождающийся в Господе, рождающийся свыше, – тогда и крещение тоже становится в центр. Если же мы хотим больше собирания, соборности и общения в церкви, то мы, конечно, в ней главный акцент будем делать на таинстве евхаристии. И то, и другое сейчас крайне актуально для возрождения полноты жизни Церкви и всех служений в ней.
Так вот, если в церкви существуют таинства евхаристии и крещения – такие важные для всех таинства, по крайней мере, для всех, кто сознательно считает себя христианином и членом церкви (а о других вариантах мы сейчас не говорим), – то мы, конечно, должны вспомнить и о том, что собирание через приобщение, как и личностное плодоношение через рождение свыше может быть явлено в церкви не только внешне, не только физически, телесно.
Здесь можно вспомнить хотя бы древнюю римскую практику, когда после общего служения на евхаристии отсутствовавшим по уважительным причинам людям разносились святые дары – ферментум. Это наиболее известная практика, которая предполагает причащение не тяжело болящих, не младенцев, не находящихся в чрезвычайных обстоятельствах, а тех, кто находится на служении вне общего церковного собрания. В этих случаях освящённые дары передаются для того, чтобы человек мог приобщиться тела и крови Господних, не находясь физически в церковном собрании. Эти дары освящаются тогда, когда в церковном собрании совершается евхаристия, в которой заключены и таинство примирения в целовании мира, и таинство благодарения, и таинство причащения, и таинство агапы (любви). Когда все эти таинства совершаются в полноте – и внешней, и внутренней, – именно тогда есть возможность проявиться всему тому, что должно давать и даёт церкви и каждому её члену таинство евхаристии. Но при этом, как видим, бывают и другие случаи, когда физически совершается, скажем, только таинство причащения, а не всё таинство евхаристии, которое, впрочем, может при этом подразумеваться.
Итак, иногда человек может причаститься только лично, я бы даже сказал индивидуально, ведь внешне это действительно выглядит как нечто индивидуальное. Но ведь и практика крещения знает нечто подобное. С одной стороны, всем нужно – после соответствующей церковной подготовки к таинству просвещения – быть крещёными в воде, с другой же стороны, церковь знает, например, и индивидуальное крещение кровью, когда внешний обряд таинства крещения не совершается, но люди церковью признаются крещёными, а нередко даже и святыми.
К слову говоря, с таинством крещения прямо связано и таинство погребения, которого сейчас в практике церкви нет или почти нет, которое довольно давно уже вышло из употребления, но которое имело и может иметь большое значение в церковной жизни. В нём и крещение, и евхаристия особо актуализируются в последнем акте, который совершает церковь рядом с гробом умершего – преставившегося, новопреставленного – человека (здесь снова возрождаются смыслы этих древних и часто неверно понимаемых слов).
Говоря о евхаристии, сегодня надо вспомнить и о том, что в церкви ещё есть длительная и очень важная практика причащения преждеосвящёнными святыми дарами – и всех прихожан Великим постом, и анахоретов в монастырях, и находящихся в разных сложных обстоятельствах, включая обстоятельства гонений (скажем, в XX веке в России), или, к примеру, как сейчас, при необходимости причащаться тогда, когда закрываются храмы.
К слову, в истории бывали случаи, когда храмы закрывались не только из-за эпидемий и болезней, а во времена гонений или каких-то интердиктов политического свойства. При этом верующим людям всё равно всегда хотелось причащаться, и церковь актуализировала свой большой и серьёзный опыт, когда преподавать людям святые дары можно было в домашних условиях или в каких-то иных очень интимных внешних обстоятельствах. Был и такой опыт, когда человек – в том числе мирянин или мирянка – мог эти святые дары преподавать себе сам. Не кто-то иной, а он сам. Очень важно, что такое причащение можно было совершать и в женских собраниях. В этом контексте уместно вновь вспомнить древних пресвитерид и дьяконисс. Женщины тоже могли служить в церкви, помогая самому́ совершению таинств – именно их совершению и усвоению, – а не только прислуживая в храме и дома.
Сейчас эпидемия заставила нас вспоминать об этих пластах традиции, и интернет кишмя кишит высказываниями с пожеланиями возродить древнюю практику причащения преждеосвящёнными святыми дарами. Спорят, как это лучше делать: будет ли это делать священник, придя в дом, или, если это невозможно, может ли это делать глава семьи или сам причащающийся человек. И здесь не полагается никаких различий: допускается, что это может делать любой человек – мужчина и женщина, младший и старший в церкви, кем бы он в ней ни считался, лишь бы он был верующим, лишь бы у него не было на совести нераскаянных смертных грехов. При этом предлагается использовать или Чин изобразительных, или Чин скорого причащения тяжкоболящих, или самопричащение после литургии онлайн.
Когда происходит что-то чрезвычайное, угрожающее жизни человека, тогда и епитимьи после каких-то тяжелых грехов, безусловно, должны смягчаться или, насколько это возможно, отменяться, по крайней мере, если человек может определённо сказать о себе, что он не хочет и не будет возвращаться к своим старым грехам, даже если они произошли совсем-совсем недавно, скажем, вчера или позавчера. Здесь церковь должна проявлять максимум любви, милосердия, сострадания. Ведь Господь по состраданию Своему даёт нам благодать, и мы должны вести себя так же.
При эпидемии надо, конечно, всячески оберегать людей от внешних опасностей, насколько только может церковь это делать. Но это не должно приводить к тому, чтобы она превратилась в замкнутое сообщество раздробленных, не связанных между собой людей. Всем христианам надо научиться сохранять в сердце своём церковную соборность и личностность, даже тогда, когда нет – или почти нет – возможности проявлять их внешне. Всё-таки это прежде всего духовные качества, которые не знают внешних границ и которые могут проявлять себя в любых обстоятельствах.
Есть и ещё одна вещь, которая связана с богословским пониманием современного воплощения Церкви, переживания тайны и таинства Церкви. Я имею в виду так называемое духовное причастие. Духовное причастие не следует воспринимать как только католическую практику, хотя в католическом мире оно, конечно, имело большее развитие и получило лучшее осмысление. Но, конечно, эта практика по сути принадлежит церкви вселенской – и западной, и восточной. И не только прп. Никодим Святогорец в своей знаменитой книжке «Невидимая брань» писал о духовном причащении (хотя то, что писал прп. Никодим, всё же явно было адресовано и православным читателям; он нашёл здесь какой-то консенсус Востока и Запада, что, на мой взгляд, очень важно). Все мы знаем, что, по прп. Серафиму Саровскому, можно внешне – у людей – причащаться, а духовно – у Бога – не причаститься. Но ведь можно и наоборот: духовно причащаться, внешне не подходя к чаше, если, конечно, препятствия к этому не зависят от причащающегося человека и связаны с какими-то особо трудными обстоятельствами в церкви, обществе или в мире, подобно эпидемии или нынешней пандемии. Когда речь идёт о человеческой жизни, цена чрезвычайно высока, и здесь раздвигаются и видоизменяются канонические границы церкви.
Но для того чтобы реализовалось духовное причастие, между верными должны быть личные и личностные связи любви, что приводит нас к вопросу об общинно-братской экклезиологии. Духовное причастие возможно лишь тогда, когда ты приобщён к Богу и к Церкви реально – то есть когда ты не формально принадлежишь к какому-то чину, приходу, епархии, к какой-то структуре или монастырю, а когда ты реально вмещаешь в своё сердце братьев и сестёр во Христе, как и вообще всех ближних, которых даёт тебе Господь. Только тогда ты имеешь дар и внутренне желание благодарить Бога с любовью, свободно, в чистоте сердца. И только тогда духовное причастие становится возможным. Его невозможно запланировать, оно не совершается по расписанию или по спискам. Оно невозможно, когда внутри человека есть вражда, злоба, ненависть, зависть, богохульство и сладострастие, как и прочие страсти и пороки, сводящие человека с ума.
Я думаю, это самое важное из того, что нам надо помнить сейчас, говоря о богословском понимании Церкви и её евхаристическо-крещальной практики.
