Часть 2
Почему именно вы?
Сергей Смирнов: Здесь хочется задать сразу два вопроса, так сказать, в развитие темы. Первый такой, какой сталинские следователи когда-то задавали. Хочется спросить: а почему именно с вами всё это происходит? Почему именно вас о чем-то просят, именно от вас требуют, чтобы вы от чего-то отказались? Я, например, тоже слышал, что в 70-е годы, а тем более раньше, еженедельное причастие было в диковинку…
Свящ. Георгий Кочетков: В 60-70-е годы не то что раз в неделю, но, повторяю, даже раз в два месяца было в диковинку.
Сергей Смирнов: Но сейчас-то уже многие так причащаются.
Свящ. Георгий Кочетков: Да, слава Богу!
Сергей Смирнов: Но почему тогда именно от вас требовали от этого отказаться? А как другие?
Свящ. Георгий Кочетков: Ну, на это ответить очень легко. У нас тогда была группа, во-первых, молодая, а во-вторых, многочисленная, и потому мы «маячили». Как сказал один известный ныне протоиерей: «Вы всегда «торчите» в храме». В этом всё дело: мы «торчим», мы очень видны. Мы не прячемся по углам, не мимикрируем, не лицемерим, не шепчемся в темных местах, не держим фигу в кармане. Мы идем с открытым забралом, с полным доверием и к иерархии, и к священникам, и к простым мирянам, старшим и младшим, с доверием к церкви в том виде, в каком она сейчас есть. Более того, мы открыто об этом говорим, пишем, именно для того, чтобы то, что мы делаем, не было втайне от церкви. И это, конечно, вызывает определенную реакцию, далеко не всегда положительную. Но мы считаем, что если нам дан дар свободы, им надо пользоваться, если дан дар разумения, его надо предъявлять. Ведь если мы бесталанны, значит, мы бездельники, мы в церкви ничего не делаем, мы ничего не даем ни Богу, ни людям. А это было бы грехом. Мы ничего не делаем понемножку, потихоньку, как бы кто-нибудь не заметил, как бы кто-нибудь чего-нибудь не сказал, не покритиковал, как бы нас не прижали, не придавили... Нет, повторяю, мы всё предъявляем открыто и сразу: пожалуйста! Если что-то не нравится — говорите. Хотите услышать наши объяснения? — Пожалуйста, мы ничего не скрываем. Есть попытки обвинить нас чуть ли не в какой-то двойной морали: мол, мы всё скрываем, для людей — одно, для себя — другое. Это ерунда! Это как раз характерно для многих других православных, но менее всего характерно для кого-либо из членов нашего братства или нашего института. Для нас это абсолютно нехарактерно! Мы равны сами себе, мы обо всём говорим искренно и откровенно. Да, когда были очень горячие времена и всё висело на волоске, мы, конечно, не спешили всё сразу публиковать и выкладывать в интернет. Но это не значит, что мы что-то скрывали, мы были готовы делиться нашим опытом со всяким, кто проявлял искренний интерес. Хотя все люди что-то в своей жизни иногда делают сокровенно, просто потому что есть вещи сокровенные по природе, и в духовной жизни особенно. Тем не менее, мы меньше всего при этом оглядывались назад, меньше всего боялись нападок, меньше всего исходили из недоверия и чувства отчуждения по отношению к другим членам церкви, включая иерархию.
Русский язык и «богословские споры». Традиционны ли общины в Православии
Сергей Смирнов: Тогда второй вопрос. Он связан с таким наблюдением: когда полемика об использовании русского языка в богослужении была вынесена на общецерковный уровень, то хотя документ, подготовленный Межсоборным присутствием, принят не был, однако в ходе дискуссии выявилось, что сторонников более или менее широкого использования русского языка в богослужении довольно много. То есть совершенно ясно, что это совсем не только мы… То же самое и с богословскими спорами. Те обвинения, которые сейчас опять были выплеснуты в интернет, в основном повторяют выводы, сформулированные комиссией о. Сергия Правдолюбова, которые, в общем, не были последним словом в этой дискуссии, когда она начиналась двадцать лет назад.
Свящ. Георгий Кочетков: Скажем прямо, они не были приняты церковью. Надо называть вещи своими именами: труды этой комиссии церковью не утверждены и не приняты. И все, кто на них ссылается, в определенном смысле совершают подлог.
Сергей Смирнов: В любом случае, ничего нового в богословском плане сейчас не предъявляется. А что сейчас предъявляется и усиленно акцентируется, так это обвинение в сектантстве. И здесь, мне кажется, нужно как-то пояснить, почему для нас христианские, православные общины — вещь принципиальная, причем не только для нашей собственной жизни, но и вообще в церкви. Ведь мы видим в них тот путь, который открывается сейчас перед церковью, те формы, в которых церковь может жить в современных условиях. И то, что эти формы многими воспринимаются как неправославные, как мне кажется, требует от нас каких-то дополнительных пояснений.
Свящ. Георгий Кочетков: Безусловно. Но давай по порядку. Действительно, то, что касается русского языка, сейчас стало как-то уходить со сцены. Прежде всего потому, что вся эта истерия против русского языка была поднята совершенно искусственно. К вопросу об использовании русского языка в богослужении пытались относиться чуть ли не как к вопросу о правомыслии или неправомыслии. Мол, если ты за русский язык, ты чуть ли не еретик. Так было истолковано — в полном противоречии с традицией святых Кирилла и Мефодия — желание совершать богослужение по-русски. Но ведь всем известно, что хотя этот вопрос всегда был острым, однако в XVIII-XIX веке эта острота постепенно стала сходить на нет, и уже к началу XX века это считалось не таким уж опасным. И с 1913 года в разных местах стали реально, по благословению архиереев, служить по-русски, хотя тогда еще не было хороших переводов. То есть переводов уже было много, но они были не очень звучные, это были скорее подстрочники. И несмотря на это, всё равно служили! Уже после революции тот же о. Феофан Адаменко старался всё богослужение перевести на русский и совершать богослужения непременно по-русски. И он получил на это благословение Синода, как и целый ряд других священников. Вообще отношение к этому было самое положительное. И собор 1917-18 годов, безусловно, относился к этому положительно. Некоторые даже полагают, что в конечном счете соборное решение о возможности такого служения было принято. Хотя исторически это вопрос немножко спорный, но все-таки есть основания так думать. В любом случае, это никем из церковных иерархов, церковного руководства, не отрицалось.
Однако искусственно поднятая волна против русского языка, как позже и против агап, и против других вещей в нашей практике привела в итоге к настоящей истерии. Поэтому сейчас и трудно сразу принять решение по этому вопросу на уровне всей церкви. Оказалось, что сторонников и противников русского языка примерно поровну. Но это уже большой прогресс последних лет: ещё несколько (буквально пять-десять) лет назад казалось, что против все, а вот сейчас половина уже за. Или, во всяком случае, готова допустить — нормально, без напряжения допустить — такую практику рядом с собой.
Сергей Смирнов: Мне кажется, здесь всё-таки нужно как-то ясно сказать, что мы не имеем намерения (каковое нам почему-то усиленно приписывается) заставить всех служить именно по-русски.
Свящ. Георгий Кочетков: Да, это очень странно, потому что мы этого не только никогда не говорили, но всегда говорили обратное. Я всегда приводил в пример епископа Александра (Милеанта) (он был Буэнос-Айресским епископом Зарубежной церкви), который сам делал переводы богослужения на русский. Он писал мне о том, что надо в каждом городе в России, где есть хотя бы два православных храма, хоть в одном из них служить по-русски. Правда, тогда, в 90-е годы, действительно не было еще хороших переводов, но сейчас-то они есть! Наши переводы не идеальные, но это хорошие переводы. Я это точно знаю, по свидетельствам специалистов самого высокого класса. Не нравятся наши переводы лишь тем, кто вообще против каких бы то ни было переводов в принципе.
Сергей Смирнов: Нет, есть еще привычка восприятия...
Свящ. Георгий Кочетков: Разумеется, это вопрос большой, это ясно. Но мне кажется, что сейчас действительно уже не на этом стоит акцент. Вопрос с богословием — это тоже важный вопрос, и хорошо, что он поднимается. Хорошо также, что он был поднят не только тогда, в 2000-2001 году, но и сейчас. С одной стороны, то, что ничего нового здесь за тринадцать лет не появилось, неплохо. Это говорит о том, что богословские обвинения, в общем-то, тоже были искусственными. Они ведь действительно были предъявлены людьми, может быть, не очень сведущими в богословии. И в своих ответах, которые мы тогда подготовили, мы практически все претензии отвели. Поэтому даже когда в решении синодальной богословской комиссии какие-то претензии снова были сформулированы (там около десятка пунктов, правда, далеко не все из них собственно богословского, догматического характера), это было, скорее, необходимым компромиссом для улаживания нашего дела. И все прекрасно понимали, что никаких ересей в моих катехизисах нет. Да, есть какие-то выражения, с которыми можно было бы поспорить, но такие выражения есть в любой богословской книжке, если в ней просто больше десяти страниц, а тем более в больших книгах. При этом люди забыли, что книги, которые анализировались — два моих катехизиса и магистерская диссертация, — не догматические сочинения. Ну, диссертация ладно, она, можно сказать, по пастырскому богословию. Но катехизисы! Это же второй этап оглашения, они вообще не догматические, в принципе! Более того, догматических вопросов я там целенаправленно избегал, потому что по программе второго этапа оглашения там вообще не должно быть догматического материала.
Сергей Смирнов: Не должно быть потому, что на этом этапе не предполагается изучения догматики?
Свящ. Георгий Кочетков: Потому что катехумены второго этапа оглашения — это люди, в нормальном случае, еще не крещеные. Какая тут догматика! Догматика начинается только на третьем этапе оглашения, на таинствоводстве. Вот там есть догматические темы, и там догматические вопросы раскрываются со всеми их особенностями, проблемами и т. д. Ну, или, по крайней мере, кратко перечисляются. Но всё равно это тоже не специальные догматические исследования. Это только еще оглашение, это основы веры. Научная же разработка тех или иных догматических вопросов — это вообще другая задача. У меня есть такие работы, особенно по экклезиологии, где я действительно занимаюсь научной и богословской разработкой конкретных проблем. Но ведь не в катехизисах же это делать! Конечно, здесь вкралось множество недоразумений. Сознательно это получилось или не сознательно, под чьим-то давлением или нет, тут можно спорить. Это уже история покажет. Нужно только заметить, что опубликованная теперь полемика очень хорошо показала состояние нашей богословской науки, как и состояние нашей церковной жизни. И то, насколько наша жизнь соответствует нашему богословию. Как богословие соответствует жизни и жизнь — богословию (наверное, можно посмотреть и с той, и с другой стороны).
И тут мы упираемся в важнейший вопрос о богословском образовании в нашей церкви. Это вопрос о том, насколько оно серьезно, или наоборот, схоластично и поверхностно. Насколько оно действительно может питать жизнь или питаться от жизни. Или оно может питаться только схоластическими учебниками, давно устаревшими и по духу, и по смыслу. Это ведь большая проблема: как нам возрождать настоящее, живое русское богословие? Оно стало таким в России во второй половине XIX века и существовало на протяжении почти всего XX века. А вот конец XX и начало XXI века в этом смысле пока отмечены затишьем всякого богословия. В наше время богословие как-то не очень себя проявляет, хотя отдельные моменты иногда излагаются действительно творчески и интересно. Но таких моментов немного. Больших, крупных богословов в православной церкви сейчас просто нет. Есть учителя богословия, есть знатоки, есть начетчики (то есть люди, которые знают множество цитат, но не очень способны что-то развивать или открывать в области богословия, беря на себя полную ответственность за аутентичность православной традиции в своих текстах, в своей работе и ее плодах). Поймите меня правильно, я не в обиду кому-то это говорю. Это большая проблема. Мы были бы очень заинтересованы в том, чтобы православное богословие возродилось в новом качестве, чтобы православная система образования питалась бы не только изложением основ, начатков веры, но и чем-то более серьезным и глубоким, более творческим и жизненным. Вот каково мое отношение к богословию.
Именно поэтому я и не мог согласиться с претензиями богословского характера, изложенными, скажем, в итоговом документе Синодальной богословской комиссии. И это мое несогласие было принято председателем комиссии митрополитом Филаретом, поэтому мне в итоге и предъявили только «неудачные выражения». Ну, и в качестве компромисса предложили отказаться от распространения катехизиса и диссертации и их использования при научении новоначальных. Но я тогда предупредил, что я не занимаюсь распространением своих книг, а новоначальных учу словом. А если кто-то берет какие-то мои пособия для проведения оглашения, то это их дело. Это комиссию удовлетворило, и никто не возражал против такого толкования принятых решений. Поэтому попытка вменить мне в вину какие-то нарушения данных обещаний — негодная с самого начала. Во-первых, потому что моя диссертация и мой катехизис для катехизаторов — это не литература для новоначальных. Это литература для катехизаторов или пастырей, а никак не для новоначальных. Во-вторых, в катехизисе для просвещаемых действительно были некоторые недостатки и упущения. Но, справедливости ради, надо сказать, что они возникли не совсем по моей вине, а отчасти по вине редакторов. Моя вина была в том, что я недостаточно внимательно просмотрел последний вариант текста, куда редакторы, пытаясь прояснить какие-то моменты, вносили иногда довольно существенную правку. А когда потом, уже после работы комиссии, я внимательно всё перечитал, то в некоторых случаях, как говорится, за голову схватился и действительно согласился с тем, что там есть смущающие людей выражения. Они и меня тоже смутили. В результате я подготовил второе издание «Катехизиса для просвещаемых», с учетом всей критики, в котором, еще раз внимательно перечитав текст, постарался всё поправить (кстати, в нынешней полемике почему-то никто на это не обратил внимания, хотя там в предисловии об этом написано черным по белому). Это новое издание мы сразу же, первому, подарили митрополиту Филарету, и он никаких возражений не высказал. Он видел, что это новое издание, и он это принял. С нашей точки зрения, это можно считать таким неформальным устным благословением. А письменного благословения брать было невозможно, потому что понятно, что ситуация наша сложная, политизированная, связанная с вынужденными компромиссами, причем не только с моей стороны. И все прекрасно понимали, в каком мире мы живем и с кем и с чем имеем дело.
И в этом смысле богословская полемика, конечно, сыграла свою роль. Сейчас, слава Богу, люди стали понимать, что то, что я пишу или говорю, я не высосал из пальца, что я ничего не придумал. Да, иногда я ссылаюсь на не самые известные мнения отцов, не самые общепринятые, не совсем из школьных учебников, это верно. Но я беру то, что мне кажется наиболее ценным в предании церкви, а не то, на что ссылается наибольшее число авторов. Святые отцы, как известно, были свободны в изложении своих взглядов, они нередко противоречили друг другу и в толковании Писания, и в толковании тех или иных моментов веры. Тем более что собственно догматов в православной вере крайне мало, о чем замечательно написал сейчас тот же Алексей Дунаев. В конце концов, мы ведь не католики, которые принимают все положения своих так называемых символических книг.
Что же касается общин (то есть третьей части твоего вопроса), то это отдельная тема, и притом очень важная. С одной стороны, общины в церковной традиции действительно были всегда, особенно же в те времена, когда церковь находилась в очень неблагоприятных исторических условиях, как в доконстантиновское время, так и в постконстантиновское, вплоть до сегодняшнего дня. Сейчас мы в каком-то смысле находимся в нормальных и даже благоприятных условиях, но в каком-то смысле — еще не совсем в нормальных. Например, сейчас совершенно потерялись границы церкви: церковь не знает своих членов, она не несет за них никакой ответственности. Приход в этом смысле не является адекватным инструментом, прежде всего потому, что в приходе нет членства и никто не знает, кто за кого отвечает. Где нет границ, там нет и ответственности. Давайте не забывать этот старый принцип жизни — всякой, в том числе и церковной. Именно отсюда возникает нужда в общине, которая способна устанавливать и держать церковные границы, которая способна заботиться о каждом своем члене, не переступая через него и в то же время сохраняя дисциплину и порядок, «благообразие и чин» (см. 1 Кор 14:40), будучи при этом свободной настолько, чтобы воспринимать эти вещи динамически, а не статически. Такие общины всегда были и будут. Такими они были и в XIX веке, и в XX — и общины, и братства. Их стало особенно много после революции. И во время гонений они себя прекрасно проявили как одна из самых надежных опорных сил церкви. Наиболее стойкие и верные люди выходили из тех, кто так или иначе был связан с общинами и братствами.
Сергей Смирнов: Назовите хотя бы несколько имен, чтобы любой желающий мог навести справки.
Свящ. Георгий Кочетков: Ну, прежде всего, это, конечно, мечевские круги. Потом это люди из Петроградского Александро-Невского братства, это община о. Сергия (Савельева), это братство Неплюева и его последователей, это общины и братства Макария (Опоцкого), епископа Череповецкого и т. д. В общем, их было очень много, об этом есть достаточно обширный материал. Например, катакомбная церковь (потаенная, или, точнее, церковь «непоминающих»), часто состояла именно из таких братчиков — членов братств и общин. Конечно, братство братству рознь и община общине рознь, просто сейчас невозможно об этом говорить подробно. В любом случае, еще до революции 1917 года люди знали, понимали и открыто исповедовали, что одних приходских общин для решения церковных задач в современных условиях недостаточно. Возьмем хотя бы знаменитую работу середины 1917-го года будущего о. Анатолия Жураковского («Литургический канон теперь и прежде»), где он прямо об этом пишет, или высказывания священномученика епископа Иннокентия (Тихонова), одного из основателей Александро-Невского братства. О том же говорят и письма из тюрьмы священномученика о. Сергия Мечева, ну, и множество-множество других…
(Продолжение следует)
Читайте также:
Часть 1. О нашей любви, гордыне и смирении
«Откажитесь от церкви ради церкви»
