«Никакой параллельной или перпендикулярной РПЦ МП структуры нами не создается!»

Профессор, ученый секретарь Свято-Филаретовского православно-христианского института, старейший член Преображенского братства Александр Копировский

— Два дня назад опубликовано обращение митрополита Уфимского РПЦ МП, в котором он весьма серьезно обличает Ваше братство. В частности, он задает ряд «острых вопросов». Не могли бы Вы как-то это прокомментировать и, насколько возможно, ответить на эти вопросы?

Александр Копировский: Послание митрополита обращено не к нашему Преображенскому братству, хотя и содержит некоторые оценки его деятельности. Но можно признать, что это обращение вызвало у нас глубокое недоумение и огорчение.

В Евангелии написано: «Если согрешает брат твой, то пойди к нему и обличи его между тобою и им одним». Обращение же митрополита направлено сразу, через головы тех, кого оно обвиняет, — к верующим епархии. Обращение епископа к своей пастве — это серьезная ответственность перед Церковью! Предполагается, что он исследовал дело и выдает уже некоторые проверенные результаты. Но ведь ни о каком исследовании нам и никому неизвестно. Его просто не было. Отсюда налицо очевидные передержки, к сожалению, соответствующие ушедшей в небытие советской системе, когда считался врагом тот, кто не подходил под некую общую идеологическую мерку.

Дело даже не в нарушении таким образом закона о клевете и о чести и достоинстве, это просто суждение и действие «по понятиям».

— По принципу: «А ты вообще кто такой»?

Александр Копировский: Конечно. И потом — где там вопросы? Если и есть, то только риторические. Делается вид, как будто мы уже приговорены, и к нам надо обращаться как к преступникам. Словно наша вина действительно есть, и она доказана.

Итак, если митрополита интересует, что в жизни происходит на самом деле, он должен был бы связаться с нами и непредвзято рассмотреть проблему. Но точно известно, что ничего подобного не было. А было только использование недобросовестных, недоброкачественных, а часто просто клеветнических и антицерковных источников, типа «Русской народной линии», плюс тенденциозных и некомпетентных высказываний псевдоэкспертов типа Дворкина и Ко.

Создается впечатление, что автор послания вообще не был заинтересован в установлении правды. А вот в нагнетании в Церкви страхов и распространении ложной информации, получается, он был заинтересован. В его послании нам бросаются обвинения, которые и близко не соответствуют действительности. Это даже не вопросы, это именно обвинения. И получается, что нам же теперь нужно доказывать, «что ты не верблюд».

Там утверждается, например, что деятельность о. Георгия, его книги «не раз осуждены высшими иерархами нашей Церкви». Но это клевета. Известно, что о. Георгий часто служит в храме, где церковно общается со священниками и епископами. Никогда не было осуждения его деятельности и его книг. Известно лишь постановление Синодальной богословской комиссии во главе с митрополитом Филаретом Минским, в котором было написано, что никакой еретической системы в трудах о. Георгия нет. А если есть выражения, которые могут у кого-то вдруг вызвать смущение, то придраться можно к чему угодно, хоть к Библии. Поэтому о. Георгий сразу сказал, что он готов их исправить, что он вообще ни за что свое не держится.

Так что вместо разговора или дискуссии в послании уфимского архиерея есть лишь осуждение прежде рассуждения. И это, конечно, очень печально. Правда, я могу предположить, что митрополита намеренно так «информировали», предоставив ему заведомо искаженные и ложные факты, а он их слишком поспешно принял за истину.

Конечно, в мире сем известен принцип: «Бей своих, чтобы чужие боялись». В Церкви же он не должен применяться. Я уже не говорю о необходимых в таких случаях авансах доверия и любви. Но хотя бы человеческий закон нужно соблюдать. Древние римляне, язычники, говорили: «Да будет выслушана и другая сторона». То же есть в Священном Писании…

— Все же вам были заданы конкретные вопросы. Например, что вы называете себя православными, но отлучаете своих детей от таинств крещения и причастия…

Александр Копировский: Это не вопрос, это бред — прости, Господи! Те, кто прошел оглашение, крестятся, воцерковляются и затем участвуют во всех церковных таинствах. Все члены братства регулярно исповедаются и причащаются…

— Митрополит имеет в виду детей.

Александр Копировский: Нет, дети у нас никакое не исключение. На деле сейчас у нас ситуация ровно обратная: есть священники, которые запрещают нашим братьям и сестрам причащаться. Без всякого церковного основания, без объяснений отлучают от причастия и взрослых, и детей, в том числе в Великий пост и на Пасху. Были случаи отказа им даже в простом елеопомазании на утрени. Просто так — не подходите, и всё. А теперь на наши же головы такие случаи начинают перекладывать. Это неправда.

Другое дело, что родители всегда и везде сами решают, когда крестить своих детей, как их к крещению готовить и т.д.

— Митрополит Никон также говорит, что вы вводите понятие «христианин второго сорта» в отношении не прошедших полного оглашения.

Александр Копировский: И это ложь и клевета. Никто из нас никогда не говорил о «христианах второго сорта» или какого-то «первого». Не нам судить, кто первого, а кто второго — это знает только Бог.

Но каноны требуют ото всех, чтобы каждый христианин в нормальном случае прошел оглашение. Когда неверующий, не знающий Бога человек приходит и говорит, что он хочет узнать о вере, то понятно, что он сразу не может быть назван нормальным, как бы полным членом Церкви. Поэтому его готовят к крещению, а если он был крещен в детстве, но не научен, или крещен, как многие, без веры или по суеверию, — то просто к воцерковлению, после чего он и становится полным членом Церкви.

В соответствии с церковной традицией мы ставим акцент как раз на другом: если человек уже верит в Бога и хочет полнее войти в Церковь, в ее жизнь, то даже если он не крещен — он не посторонний для нас, он уже член Церкви, христианин, только не вполне, ибо он — оглашаемый. Это человек, который уже пытается жить по своей вере, а мы стараемся ему в этом помогать и вводить его в православное учение и церковную жизнь. Никаких «вторых сортов» никогда не было — это все придумано.

— Ваши малые братства обвиняются также в том, что они являются параллельными структурами официальной Церкви и независимы от нее, поэтому представляют собой «элемент раскола».

Александр Копировский: Все наши братства — не формальные, а реальные духовные объединения. Они существуют потому, что есть люди, когда-то вместе прошедшие катехизацию и после ее завершения не захотевшие расходиться. Те же, кто хотел уйти, идут на приходы или куда они еще считают нужным (таких, кстати, не так мало). А те, кто хочет остаться, остаются — вот и весь принцип их создания.

Никакой параллельной или перпендикулярной структуры нами не создается. Все они члены Русской Православной Церкви, участвуют в приходской, евхаристической и общецерковной жизни. Кстати, наше большое братство входит в Совет православных общественных объединений при Синодальном отделе Московского патриархата по взаимоотношениям Церкви и общества. Мы получили соответствующую бумагу, и наш представитель ходит туда на заседания.

Поэтому все обвинения в «параллельности» — просто нагнетание ложных страхов с целью создания образа врага. Это то же, что искать чертей в кадильнице. Кому и зачем это надо — непонятно.

У нас есть свой правящий архиерей. И он не в Уфимской епархии находится. Мы находимся в общении с ним, пишем ему, если нужно, письма, сообщаем о своих действиях, о конференциях, передаем наши книги — у нас ничего скрытого нет.

— Кто у Вас правящий архиерей?

Александр Копировский: В Москве — патриарх Кирилл, у наших братств из других городов — свои епархиальные архиереи.

Наши братства, повторюсь, неформальные организации. И люди в них из самых разных приходов. Даже в Москве у нас, к сожалению, нет какого-то одного храма, а значит мы не относимся к какому-то викариатству, при котором они бы существовали.

Беседовал Владимир Ойвин,
«Портал-Credo.Ru»

Александр Архангельский

Заостровье: Cвидетельства

Так бывает – видишь человека нечасто, общаешься на бегу, а есть полное ощущение, что знаешь его глубоко, и он тебя тоже.

Когда я узнал об отце Иоанне Привалове? Задолго до того, как мой старший друг и коллега Жорж Нива съездил к нему в Архангельск и с сентиментальной трезвостью рассказал о том, какие бывают православные священники и как многому можно у них научиться.

Еще в середине 90-х, на какой-то конференции ныне покойный академик Сергей Сергеевич Аверинцев обмолвился о разговоре с молодым священником, тонко понимающем богослужение; речь шла о том, что трудно придется этому священнику – только потом я сообразил, что речь шла об отце Иоанне Привалове; тогда был первый приступ доносительной ярости на всех, имеющих дерзость служить по-русски, даже сборник какой-то вышел против ереси русификации.

Потом на каком-то полулюбительском диске мне попалось интервью, которое берет отец Иоанн у Сергея Сергеевича; вроде бы ну интервью, и интервью: мало ли мы их видели? А это запомнилось. Не только ответами, но и тоном вопросов – спокойным, смиренным, без выпячивания себя. Собеседник впитывал размышления великого ученого, как губка; он не себя подавал в кадр, а осознанно НЕ МЕШАЛ Аверинцеву проговорить важные вещи.

И потом, уже повстречавшись с отцом Иоанном в Москве, я с радостью понял, что этот «образ под камеру» ничуть, ни единым зазором, не отличается от образа – реального. Таков этот человек и священник, спокойный, смиренный, умный, твердый в вере и мягкий в чувствах. Побольше бы таких – может, и мы были бы получше.

«Православие и мир», 11 января 2013 г.

Ольга Седакова

Заостровье: Cвидетельства

С отцом Иоанном Приваловым и с Заостровьем мы познакомились почти одновременно. В Доме русского зарубежья на конференции, посвященной о. Сергию Булгакову, ко мне подошел молодой священник (вскоре ему исполнилось 30 лет, и отмечали мы этот день в Заостровье) и спросил, не соглашусь ли я приехать к его прихожанам в Архангельскую область и выступить перед ними.

— Как выступить?

— Прочитать лекцию, стихи.

— А кто Ваши прихожане?

— Есть крестьяне, корабелы… простые люди.

— Но разве им интересно то, что я пишу? (к этому времени меня уже убедили, что «простым людям» все это непонятно и ни к чему).

— Они от меня многое слышали. Я Ваши слова приводил.

Все это меня так удивило, а лицо батюшки было таким … как это назвать? убедительным, что я сразу же согласилась. И той же весной отец Иоанн встречал меня в аэропорту Архангельска, чтобы дальше ехать в неведомое для меня Заостровье.

То, что я увидела в Заостровье, удивило меня еще больше. Ничего похожего я до этого не видела. Пожалуй, что и не надеялась увидеть. Большой круг людей, связанных христианской любовью. Без малейшей стилизации, без потупленных глаз и к месту и не к месту душеполезных цитат… Все совершенно настоящее. Доверие друг к другу, радость, скромность, готовность служить. Твердая привычка во всем отдавать себе отчет, не увиливать от вопросов и ответов. Ни тени лукавства. И бросающееся в глаза учтивое обращение друг с другом и с гостями. И желание знать все, что есть хорошего, в литературе, в музыке, в театре. На все посмотреть с точки зрения действительной пользы для души. Они обращались друг к другу «брат» и «сестра» — и в самом деле были братьями и сестрами.

Это и была Сретенская община (храм в Заостровье посвящен Сретению Господню). Что еще меня поразило: разрушение всяческих перегородок между ними: возрастных (молодые и старушки вместе), образовательных (кроме местных жителей, по большей части крестьян и корабелов, с общиной были связаны и преподаватели Поморского университета, и техническая интеллигенция из Северодвинска), имущественных.

Так и должно быть во Христе? Должно: но где вы это видели? Я вот увидела в такой полной мере только в Заостровье. Как будто все эти люди были от чего-то вылечены, какое-то жало из них вынуто. Не знаю, как назвать это, скорее всего – союз с ложью, который кажется непобедимым в нашей жизни, и среди церковных людей в том числе. Как же так – совсем уж начистую? Иногда приходится… для пользы дела… да вдруг не так поймут… Все обычные аргументы в пользу необходимости лукавить перечислять не буду. Все их и так знают. По собственному опыту, увы. Но там, в общине, они не действовали. Может быть, это особая поморская прямота – а может, по известной пословице, на лица всех этих людей лег отсвет правдивости отца Иоанна. Как сам он рассказывает, в его духовной жизни важнейшим моментом стало солженицынское «Жить не по лжи».

В мой первый приезд, как мы условились, я провела ряд бесед по «Маленьким трагедиям» Пушкина. Я в то время вела такой семинар в МГУ и особенно адаптировать эти размышления не стала. Все заранее готовились – перечитывали трагедии, обсуждали, готовили вопросы. Слушали самым внимательным образом – и, вероятно, многим было трудновато. Но вместо того, чтобы упрекать за это, меня поблагодарили! «Спасибо, что Вы нас уважаете и не стали применяться и упрощать!» Если бы хоть раз в нашей стране я такое слышала!

Я еще не знала тогда о той системе катехизации, которая проводится уже больше 20 лет. Проходил ее и сам о. Иоанн, и все, кого я встретила в Заостровье. Если бы я знала, меня бы все увиденное, вероятно, не так поразило. Позднее мне приходилось встречаться с другими общинами-братствами – в Твери, в Воронеже, в Питере, в Тульской молодой общине, с которой у о.Иоанна была особенно тесная связь. И везде я видела тот же эффект катехизации: по-настоящему изменившиеся люди, которые совершенно ясно понимают, что несовместимо с христианской жизнью.

Отступая от рассказа, позволю себе заметить: этот удивительный труд реального воцерковления (одновременно очеловечивания) человека, который уже принес столько плодов по всей стране – разве это не самое важное для нашей Церкви сейчас? Разве те, кто разработали эту систему, опираясь на опыт раннехристианских времен, не достойны самой глубокой благодарности? Ведь катехизатору в современной России приходится работать даже не на земле старого язычества, а на земле, отравленной страшной идеологической обработкой советских десятилетий. Кто учитывает эту антропологическую катастрофу, которая у нас произошла? Боюсь, всерьез и системно только те, кого презрительно именуют «кочетковцами». У них нужно было бы учиться. Но получают они от своих православных собратьев (которым и самим неплохо было бы пройти хотя бы начало этого вводного курса) только обвинения и злобу. И одни и те же обвинения – ересях и сектанстве, в том, что они «противопоставляют себя всей остальной церкви».
Продолжу о Заостровье в связи с этим – якобы их сектантской замкнутостью. Еще одна вещь, которая меня в первый приезд удивила, — как раз открытость миру, которой вообще-то в наших приходах не увидишь. Я имею в виду присутствующее так или иначе четкое разделение на «церковное» и «внешнее». Из этого церковная реальность становится своего рода субкультурой, заинтересованной в «других» только в том случае, если и они вступят в этот особый «свой» мир.

Отец Иоанн и его община работала не для себя, а для всех – и в группе сел, составляющих Заостровье, и в Архангельске, и в Северодвинске. Когда я (уже, вероятно, в следующий приезд) выступала в Областной библиотеке Архангельска и в Поморском университете, один из профессоров заметил: «И ведь всеми этими культурными событиями (он имел в виду приезды многих людей, приглашенных о.Иоанном, – С.Ю.Юрского, Ж.Нива, Н.А.Струве и других) мы обязаны сельскому священнику! Мы-то ничего для этого не сделали». Надо ли говорить, что оживление общей жизни, которое совершал о.Иоанн, нисколько не имело «своей» цели: посетители спектаклей, чтений, лекций интересных гостей могли ничего не знать о Заостровской общине, которая все это организовала. И, конечно, не просто «знаменитость» того или иного приглашенного интересовала о.Иоанна. У него был определенный выбор: он хотел, что люди в городе и в селах услышали что-то, что заставит их задуматься и как-то веселей и серьезней отнестись к собственной жизни.
Сам о. Иоанн необычайно серьезно относится к творческим людям и к творчеству: он знает, что у них есть чему учиться и в том случае, если к церковности они имеют мало отношения. Он уважает дар и труд и дисциплину – все, без чего не создается значительное произведение. «Работая» за университет, библиотеку, музеи в деле культурного просвещения (так сказать, светского просвещения), наш «сельский священник» не думал зазвать всех в свою общину. Это был вовсе не какой-то хитрый и расчетливый ход: послушают, дескать, Юрского, и придут креститься. Есть такие вещи, которые хулители о. Иоанна за реальность не считают, предполагая, что за всеми действиями стоит какая-нибудь задняя мысль. Есть щедрость и участие. Эти качества отца Иоанна и действовали в том, как он делился с городом и весью своей дружбой с содержательными людьми.

Кто еще мог бы их так зазвать в морозы, в почти полярную ночь выступать на заводе в неизвестном им городе Архангельской области? «Спасибо, когда-нибудь!» — наверное ответила бы я на приглашение университетских людей (впрочем, они и не собирались меня приглашать). Такую же историю я видела потом в Воронеже, в Твери, в Питере: члены общин устраивали культурные события для всего города и так же тщательно готовили их, как в Заостровье. Здесь речь идет об общем решении отношений Церкви и «мира», совсем ином, чем то, что имплицитно содержится в фестивалях «православного кино» или даже «православных ярмарках». Церковь являет себя не как особая замкнутая субкультура, а как искренний собеседник человека и общества, чуткий ко всему доброму, что в нем делается..

Отмечу еще, что все эти встречи были тщательно подготовлены: делались выставки о приезжающих, печатались какие-то материалы, беседы записывались и потом печатались, чтения стихов издавались на CD. Все это делала община, не считая такие дела внешними по отношению к собственно церковным.

Первый раз, покидая Заостровье со всеми драгоценными подарками этих вместе проведенных дней, я чувствовала, что покидаю какой-то «иной мир» — но не заповедник святого прощлого, как мы привыкли думать, а скорее, рассадник будущего. Никогда у меня не было такого ясного чувства, что Россия будет жива, что возможно чистое, умное и человечное будущее на наших просторах. Вот это теперь и разрушается с разрушением Заостровского Сретенского братства.

С кем-то из гостей Заостровья мы обсуждали, как сказочно звучит это название – Заостровье. Но сказочно иначе, чем Град Китеж: не как ушедшее на дно прошлое, но как неведомое будущее.

Я не раз потом бывала в Заостровье, но описывать другие поездки сейчас не буду. И с отцом Иоанном нам приходилось встречаться и в Москве, куда он приезжал по учебным делам (в Святофиларетовский институт) или по медицинским (в Москве он был оперирован по поводу тяжелой болезни). Я видела много раз его бесконечную готовность идти навстречу человеку по первой просьбе (так он исповедовал и причащал мою умирающую маму). Я видела, как он примагничивал к себе людей – и в послеоперационной палате, счастливый, позволял людям вокруг почувствовать близость Христа.

Многие говорят, что гость не видит того, что видно изнутри, и потому свидетельства типа моего не слишком весомы. Вероятно, в этом есть правда. Но я приезжала не как гастролер – выступить, откланяться и уехать. Каждый раз я проводила там около недели, участвуя в повседневной жизни общины, в их молитвенных собраниях, в храмовых службах. Я жила в доме отца Иоанна и общалась с его семьей: с чудесной матушкой Татьяной и сыновьями. Кроме того, отец Иоанн никогда не скрывал трудностей, с которыми община встречалась: наоборот, он всячески пытался умерить мое восхищение, говоря, что не все так блистательно, как может показаться приезжему.

Обо всем этом можно говорить еще долго, но я хочу передать хотя бы отсвет того, что я встретила и в общине, и в отце Иоанне. Я не знаю, что сказать о тех, у кого поднимается рука на весь этот труд любви.

«Православие и мир», 11 января 2013 г.

Анна Шмаина-Великанова

Заостровье: Cвидетельства

Мало можно добавить к тем точным и глубоким словам, которые сказала о Заостровье Ольга Седакова. Попробую передать несколько самых важных впечатлений от, увы, немногих, но счастливейших в моей жизни дней: поездок в Заостровье.

Я давно хожу в церковь, около полувека. Есть сайт, на котором моя биография названа «примечательной», я думаю, потому, что я училась в университете в Иерусалиме, преподавала и преподаю библейский иврит, раввинистическую и раннехристианскую литературу и явно являюсь лицом «примечательной», еврейской, национальности. При этом я – поповна и навидалась в жизни приходов, благочиний, епархий, юрисдикций…

Так вот община Сретенского храма в селе Заостровье Архангельской области поразила меня с первого взгляда, и за двенадцать лет знакомства это изумление не уменьшилось. Точно так же поразил и продолжает удивлять при каждой встрече и настоятель этого храма, священник Иоанн Привалов.

Огромное северное небо, крохотные согнутые ветром березки, а посреди этой нищей, светлой, всеми правительствами разоренной России прямо высится большой белый храм, «вместилище красоты и смысла». А на пороге, одновременно защищая своими широкими плечами низенькую дверь в светящуюся безоружную внутренность храма и приглашая сияющей своей улыбкой всех, кто хочет войти — войти и быть свободным, стоит молодой священник, местный, обычный, надежда Церкви, будущее России.

В Заостровье понимаешь ясно историческую роль русской Церкви – она не часть государства, не его красочный народный костюм, она вообще – не его, она – смысл страны, суть ее языка, культуры и ландшафта. Сретенский храм – это смысл Заостровья, Заостровье – поморского севера, а Север – всей России. Так вот получается. Это и почувствовали русские народные линейные молитвенные почитатели товарища Сталина, эту недавно возрожденную (двадцать лет – исторически ничтожный срок) НАСТОЯЩУЮ русскую Церковь.

Почему в Заостровье не проходит никогда первоначальное изумление? В Заостровье все – так, как оно должно быть, как никогда не бывает. Там священник обращается к прихожанам: «Братья и сестры! Христиане!» и глядя на паству, сознаешь: ОНИ – ХРИСТИАНЕ. Там брат – шофер у брата – богача говорит епископскому порученцу, что богач выделил машину для гостей, а потом звонит богачу и сообщает: «Брат, я не приеду сегодня, повезу гостей домой, они замерзли» и тот не возражает ни слова. Там юные рокеры поют на клиросе старинные распевы, а девяностолетняя Калиста на братской трапезе молится от сердца своими словами.

Там столичная интеллигенция чистит снежные завалы, а одна древняя бабка делится с другой, не менее ветхой: «Христос посреди нас, Михайловна!». Там исполнилось слово Спасителя: «Да будут все едино.» В Заостровской общине молодежь, а ее очень много, не просто уважает бабушек (их еще недавно тоже было немало), но между ними нет разрыва, поколения едины. Это проявилось со всей очевидностью в устройстве выставки об истории храма. В Заостровской общине не найдешь молодых, считающих, что при Сталине «порядок был» или что Сталин «войну выиграл». Они помнят всех замученных священников и прихожан этого храма, помнят тех несогнувшихся поморских старух, которые не позволили закрыть их храм. Молодые члены общины и сами «тем путем идут суровым, что и двести лет назад», в будущее, которое они же готовят, созидая из себя камни Церкви, строя фундамент новой культуры. В Заостровье многие заочно получают высшее образование.

В первый мой (общий с Ольгой Александровной) приезд меня попросили прочесть лекцию на тему, о которой я тогда много думала и писала – о глубинной связи древнего мученичества с образом материнства. К тому времени я уже выступала с докладами на эту тему на конференциях в Москве и наталкивалась на вежливое непонимание. Обсуждались в докладах трудные, тогда не переведенные на русский язык тексты: Оды Соломона, Страсти Перпетуи и Фелицитаты и др. Читая доклад в притворе Сретенского храма в Заостровье, я украдкой поглядывала на странную аудиторию и думала о том, что надо часть текстов выпустить. Пропустила рассказ об Одах. Закончив, спросила, как водится: «Какие будут вопросы?» Встал человек (я потом узнала, что он корабел и особенно любит Пушкина, знает не только все стихи, но и письма и мельчайшие подробности быта…) и спросил: «Мне кажется, что должны существовать какие-нибудь древние христианские гимны, поэзия какая-то, похожая на то, что Вы рассказывали?» С каким стыдом за свою высокомерную тупость, раскрывала я вновь блокнот, чтобы восстановить то, что пропустила, сочтя слишком трудным для этих людей – Оды Соломона!

Во время той же лекции я мельком упомянула о загадке, волнующей всех исследователей, занимающихся «Страстями Перпетуи и Фелицитаты»: зачем добровольно сдался властям Сатур, катехизатор арестованных оглашаемых? Сразу поднял руку и встал, едва не упираясь головой в потолок, молодой человек, один из Заостровских катехизаторов. Краснея от собственной дерзости, он решился, тем не менее, сказать, что на его взгляд никакой загадки тут нет: Сатур надеялся, что если он донесет на себя, что это он обратил эту молодежь ко Христу, то его казнят, а их отпустят. «Любой катехизатор поступил бы так же» — твердо сказал Николай.
Что вспоминать после этого о консультациях по курсовым работам и дипломам, которые я проводила по просьбе заостровцев, заочно обучающихся в СФИ… Глубина вопросов, серьезность тем по истории Церкви, библеистике, богословию, степень ответственности за работу, которую придется делать без книг, по ночам, только для себя (СФИ тогда еще не имел государственной аккредитации) – все в Московских вузах непредставимое – сочетаясь с валенками, оканьем и полным отсутствием формального образования и социального положения, заставляли наконец прозреть: вот такими и были члены общины, в которй возникли Оды Соломона, вот так и разговаривали матрона Перпетуя с рабыней Фелицитатой.
И всех их: крестьян и бывших эфэсбешнииков, инженеров и пожарников, богачей, раздавших все деньги нищим, и доярок, изучающих Библию — созвал и призвал петь и учиться, служить Богу и ближнему, «жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех» отец Иоанн, настоятель их храма. Разделить их, разрушить это чудо, живой церковный организм нельзя.

Ольга Седакова, в который-то из наших приездов, должна была выступать с чтением стихов в просторном зале Областной библиотеки. Накануне, делая об этом объявление после вечерни, отец Иоанн произнес буднично: «Братья и сестры, не забудьте прийти в Областную библиотеку пораньше, чтобы занять ПОСЛЕДНИЕ места: там очень плохо слышно».

«Православие и мир», 11 января 2013 г.

Сергей Юрский

Заостровье: Cвидетельства

Страна, которая называлась Советский Союз, была страной атеистической. Я родился и вырос в этой стране. Веру в Бога нельзя запретить, но разрушить Храмы, убить, или разогнать священнослужителей, наказать тех, кто проявляет откровенно, или скрытно свою церковность, можно. Сильное Советское государство сумело это сделать. Сильное Советское государство ослабло и рухнуло. Родилась новая страна – Российская Федерация. Церковь и верующие поднялись из того маргинального положения, в которое были погружены. Возрождение православия стало одной из важнейших забот государства. Восстанавливаются разрушенные осквернённые Храмы, строятся новые. Высшие руководители страны стоят на церковных службах. При переписи населения 84% граждан объявили себя православными. Но одно дело объявить себя христианином, и другое – встать на путь, ведущий ко Христу. Одно дело запасаться святой водой на Крещение и святить куличи на Пасху, и другое – сделать веру деятельной частью своей жизни. Если веру в Бога нельзя запретить, то нельзя и приказать верить. И то, и другое ведёт к разрушительным последствиям. Можно лишь искать пути к умам и душам тянущихся к вере – это о священнослужителях, можно лишь вступить на дорогу поиска живого общения с церковью и через неё с Господом нашим, христианского общения с ближними своими – это о пастве. Соединиться в вере – высшая цель.

Вера одна. Но люди разные.

Об этом я думаю с тревогой и надеждой сейчас, наблюдая непостижимую для меня кампанию недоброжелательства, развернувшуюся вокруг Храма Сретения Господня в Заостровье возле славного города Архангельска. Мне довелось не раз побывать и в Храме, и в сёлах Заостровья, и в самом Архангельске. Двадцать лет без нескольких месяцев настоятелем Храма был и остаётся священник о. Иоанн (Привалов) – те самые 20 лет, в которые идёт возрождение Церкви в России. Сретенский Храм старый, в советское время устоял — никогда не подвергся поруганию, скажем, превращению в склад, или в какой-нибудь цех. Жил, как все церкви в то время – на обочине жизни социалистического общества.

То, что увидел я в начале нулевых годов нашего тысячелетия, было поразительным. Не в день большого праздника, а на обычной воскресной литургии, сельский храм был переполнен. И все были не из соседних домов, а приезжие, и все друг друга знали, и все были активными участниками служения. И молодой (тогда ещё совсем молодой!) священник знал всех и каждого. Это было братство.

Когда я сблизился с отцом Иоанном и с его прихожанами, узнал, что это и есть братство. Единение полностью воцерковлённых и ещё проходящих небыстрый, но радостный путь катехизации. Особенностью литургии было то, что Евангелие и апостольские послания читались по-русски, а не на церковно-славянском языке. После чтения — слово священника, или одного из присутствующих по поводу прочитанного. Не просто стояние на службе, но обдумывание заново смыслов Послания. Апостол Павел пишет в одном из посланий: «сообразуйтесь с обновлением ума своего». Вот это обновление здесь и происходило.

Снова скажу о разности людей и о разности путей к вере. Не раз в других церквях слышал я в проповеди священника: «не надо мечтать, не надо воображать, не мудрствуйте, не философствуйте! Всё сказано в Новом Завете, а потому веруйте и молитесь! Аминь!» Что ж, это прекрасно и достаточно. Для одних! Но народ велик, в нём разные люди. Для других путь к вере лежит именно через обновление ума.
В XIX веке в России мыслящая часть общества всё больше расходилась с Церковью, ставшей окончательно официальной и государственной. На рубеже с веком ХХ обе стороны попытались войти в диалог. Было нечто вроде собора мнений, началось многотомное издание докладов, статей, опытов с двух сторон. Примирения не находилось, и Победоносцев закрыл прения, остановил издание – слишком опасно. Чем это кончилось через полтора десятка лет, нам всем известно.

* * *

Храм Сретенья в Заостровье привлёк многочисленную паству из близлежащих больших городов – Архангельска и Северодвинска. Это довольно особенный слой людей. «Ты сам, Владыко,… сподоби мя истинным Твоим светом и просвещённым сердцем творити волю Твою…» — слова из часто повторяемой молитвы святого Макария Великого. Эти люди шли с верою к свету и хотели просвещать своё сердце. И сам о. Иоанн наглядно становился всё более просвещённым человеком с непрерывно расширяющимся кругозором. Вглубь – через писания святых отцов и богословские труды, вширь – через общение с культурой, с биением сегодняшней мысли. Два имени витали постоянно, во многом определяя темы общения – Александр Солженицын и Сергей Аверинцев. Оба имени столь значимые для современной России. Поэтому сюда, в сельский Храм приехал профессор Жорж Нива из Франции, автор одной из интереснейших книг о Солженицыне, чтобы вместе помолиться и прочесть лекцию о великом сыне России. Поэтому здесь побывала и осталась в постоянном общении с о. Иоанном Ольга Седакова – выдающийся филолог, философ и поэт нашей страны. Храм стал не чужим для замечательной писательницы Елены Цезаревны Чуковской. Здесь выступала яркая индивидуальность нашей сцены – певица Елена Камбурова.

«Сталин, сталинизм и церковь» — этот не только исторический, но в отголосках и весьма современный конфликт был содержанием одной из наших встреч. По инициативе о. Иоанна я привёз в Архангельск и в Северодвинск спектакль нашего театра «Ужин у товарища Сталина». Как режиссёр и как исполнитель роли Сталина, я беседовал с аудиторией, где большинство составляли прихожане Сретенского Храма. Я дал концерт в сельском клубе Заостровья для местных жителей. Но все основные встречи вышеупомянутых и других деятелей культуры, в том числе и мои неоднократные концерты проходили в Архангельске – в большом зале библиотеки имени Добролюбова. Эта связь Божьего Храма с деятельным и активным центром культуры, каким является библиотека в Архангельске – важный и серьёзный знак. Во избежание недоразумений, хочу подчеркнуть, что вся обширная череда свершений не имела никакой коммерческой составляющей. Со стороны «гастролёров» это были в буквальном смысле визиты паломников, для общения с о. Иоанном, для участия в церковных службах и для знакомства с общиной Храма и обществом Архангельска. Все концерты и встречи были бесплатными для выступающих и для зрителей.

Не раз на моих выступлениях я видел в первых рядах священнослужителей, и это меня крайне радовало. Была памятная для меня встреча и беседа с епископом Архангельским и Холмогорским Владыкой Тихоном, ныне покойным. Мы встречались в его резиденции. В последний мой приезд (сентябрь 2012) среди зрителей в рясе и с крестом на груди был один о. Иоанн. Я узнал, что в руководстве епархии к о. Иоанну появились претензии, и что они нарастают. Друзья сообщили мне, что критике подвергается само служение о. Иоанна, его самоотверженная и результативная деятельность, как священника, что даже возможен церковный суд над ним.

Что происходит? Я и всё сообщество моих друзей крайне встревожены. Если это расхождение взглядов по частностям, то возможно обсуждение. Отсюда моя надежда. Если же это окрик, как наказание за инициативу, много лет приносящую благотворные плоды, то это беда.

* * *

Я говорил об обновлении ума. Недоброжелатель может скривиться в скептической улыбке: ясное дело, видать, обновленцы!? Остерегитесь, не надо готовых ярлыков! «Обновленцы» в прошлом – было такое направление, была секта. Здесь и сейчас нормальные открытые православные люди. Если бояться обновления ума, то и сегодняшнюю модернизацию промышленности можно назвать обновленчеством. «Пусть будет всё, как было» — так что ли?

Живём в XXI веке. Проблемы, тупики, вызовы времени. Не обновлённым умом на это не ответить. Свет веры по-прежнему светит.

«Православие и мир», 11 января 2013 г.

Ваше Святейшество!

Сердечно и почтительно желаю Вам от Господа радостного Рождества и всех благ мирных и премирных в 1994 году.

Простите, что дерзаю писать Вам: в Женеву, где я три месяца подряд читаю лекции, до меня доходят вести о мерах, будто бы готовящихся против прихода о. Георгия Кочеткова. Я сам, недостойный, принадлежу к означенному приходу и на коленях умоляю Ваше Святейшество за него. За дальностию расстояния сведения мои, может быть, недостаточно отчетливы; насколько я понял, однако, обвинения против прихода и пастыря сводятся к двум пунктам: «обновленчество» и «сектантский дух».

«Обновленцы» раннесоветской эпохи надолго скомпрометировали у нас любой разговор об обновлении, об отходе — не от канонов, не от авторитетных дисциплинарных определений, а попросту от привычной церковной практики. Однако, как Вы, Ваше Святейшество, знаете несравнимо лучше меня, из того, что лидеры «обновленчества» глубоко опозорили себя сговором с темными силами и прямым, черным предательством законной иерархии, а впрочем, даже из того, что затеваемые ими реформы слишком часто противоречили канонам, вкусу и здравому смыслу, отнюдь не следует, будто проблем, каковые они пытались решать в неподходящее время и недолжным образом, вовсе не существует. Вопреки моему собственному, неисправимо консервативному вкусу, я, по совести, не могу не видеть неизбежность определенных перемен; лишь бы перемены эти соответствовали духу исконного Предания и разумно проводились в жизнь, так, чтобы вызвать минимум потерь и максимум приобретений на благо церковной жизни. «По плодам их познаете их». Разрешите мне сказать, Ваше Святейшество, что этот евангельский критерий работает в пользу прихода о. Георгия Кочеткова. Я не решался бы говорить, если бы сам не знал очень близко людей разного возраста, в том числе и весьма молодых, которые на грани серьезного духовного кризиса оказывались утвержденными в вере и верности Церкви через то, что находили этот приход. Там каждый молящийся умом и сердцем полноценно участвует в приношении Евхаристической Жертвы; там все молятся за одного, и один — за всех; там совершенно немыслимы без-любый взгляд и недоброжелательное слово... Так ли много приходов, о которых это возможно сказать?

«Сектантский дух»? В чем он? Неужели в повышенном чувстве приходской солидарности? Если гнать это чувство, не уйдут ли живые души, мучимые холодом века сего и тоскующие по теплу духовной семьи, в самые обычные секты, где благодать Православия вовсе утрачена, однако солидарность есть, подчас в укор православным? В древние времена даже враги удивленно говорили о людях христоименитых: «как они любят друг друга!» В приходе о. Георгия Кочеткова эта взаимная любовь очень ощутима. «Сектантского духа» во всем этом я не ощущаю. Вот под действием обиды, дурного советчика, сектантское настроение у того или иного слабого человека появиться, наверное, может.

Уповаю, Ваше Святейшество, что Ваши решения будут приняты в духе мира и церковной свободы, как ее понимал А.С. Хомяков и другие славянофилы, и остаюсь

смиренный Вашего Святейшества богомолец

С. С. Аверинцев

30 декабря 1993, Женева

Ваше Святейшество!

На очередном собрании духовенства Сурожской епархии 12 февраля сего года, мы обсуждали вопрос об упразднении Владимирского прихода отца Георгия Кочеткова и решили обратиться к Вам с просьбой пересмотрения Вашего решения oт 27 октября.

То, что мы слышали о духе и деятельности этого прихода (а некоторые из нас имеют личный опыт его жизни) обнадеживало нас, и в нем мы усматривали многообещающее свидетельство того подлинного духовного пробуждения, в котором столь нуждается наша приходская жизнь, как на родине, так и здесь.

Внезапное же упразднение этого прихода, с его образовательной, миссионерской и благотворительной деятельностью, ставит под угрозу подобную деятельность и в других приходах Русской Православной Церкви — что может привести лишь к трагическим последствиям.

Вопрос не исчерпывается лишь употреблением русского языка или (вполне оправданным) чтением тайных молитв вслух. Скорее ставится вопрос о подлинной соборности всей нашей церковной жизни.

Испрашивая Ваших первосвятительских молитв, с любовью во Христе Антоний, Митрополит Сурожский 14 февраля (1 февраля) 1994 года

Поздравляя Ваше Святейшество с Тезоименитством, осмеливаюсь почтительнейше просить защиты священнику Георгию Кочеткову от нападок.

Уверен в том, что он служит во славу Божию, на пользу церковному делу.

Сыновне любящий Архиепископ Михаил.

21 февраля 1994 г.

Приход Владимирского собора бывшего Сретенского монастыря, настоятелем которого является священник Георгий Кочетков, давно привлекал внимание администрации Московской патриархии. Прежде всего своей многочисленностью (в приходе уже свыше тысячи человек), активностью и, главное, несоответствием бытующему в церкви стилю приходской жизни. Действительно, в храме не выслеживают девушек в брюках и без платочков, дабы прошипеть о том, что им не место в церкви. Не проклинают с амвонов «разоривших великую Россию ельцинистов», не зовут к возрождению святой Руси.

Здесь спокойно делают свое дело — дело православного просвещения приходящих в церковь людей, людей, как правило, совершенно новой, зачастую чужой церкви культуры. Для этого существует целая система учебных заведений, основным звеном которой является Высшая православная школа, где за год люди проходят полный курс катехизации. Но главное — во Владимирском соборе делают все, чтобы дать людям возможность полноценно участвовать в богослужении, поэтому форме проведения богослужений уделяется особое внимание, чтобы оно стало более понятным и доступным. При сохранении традиционного строя православной службы вносятся определенные изменения: основные молитвы читаются не на церковнославянском, а на значительно русифицированном славянском языке, тайные молитвы произносятся вслух, а Евангелие читают, повернувшись к народу лицом, а не спиной.

Все, что делается в храме, вовсе не является чьим-то личным изобретением. Подобный опыт существует в православных церквах Америки, Франции, Финляндии, представляет собой вполне нормальную попытку осмысления древней византийской традиции в контексте жизни современного человека. Однако такой подход, по-видимому, устраивает далеко не всех.

Разгром

Первая атака на приход состоялась во время ежегодного епархиального собрания города Москвы 20 декабря прошлого года, когда Патриарх в своем докладе сообщил о существовании в Москве прихода, где служба частично ведется на русском языке, и указал на недопустимость «самовольного редактирования Божественной литургии и других богослужебных текстов или использования неутвержденных их переводов на русский язык».

Вслед за этим выступлением поползли слухи, что решено настоятеля храма о. Георгия Кочеткова перевести в другой храм, а Владимирский собор передать подворью Псково-Печерского монастыря. Слухи эти подтверждались неоднократными визитами во Владимирский собор неизвестных личностей, разыскивающих то кухарку из еще несуществующего подворья, то некоего отца Тихона Шевкунова, якобы назначенного сюда настоятелем, но реально на данный момент проживающего в Донском монастыре.

25 декабря, несмотря ни на что, состоялась первая за эти годы встреча о. Г. Кочеткова с Патриархом. О. Георгий добивался аудиенции на протяжении долгого времени. Беседа, о результатах которой о. Георгий в тот же вечер после службы сообщил приходу, проходила, как говорится, «в теплой и дружеской обстановке», хотя основная претензия к деятельности о. Георгия была сформулирована и прозвучала: это употребление русского языка в богослужении. Патриарх выслушал доводы о. Георгия, обещал их обдумать и отложил решение вопроса на послерождественский период. Начиная с 8 января община ждала новой встречи о. Георгия с Патриархом. Однако...

31 января о. Георгий был вызван на епархиальный совет, где ему вручили указы, подписанные патриархом 27 октября прошлого года (!), содержание которых сводится к следующему. Приход, приходское собрание и церковный совет Владимирского собора расформируются в связи с образованием в соборе и прилегающим к нему помещениях подворья Псково-Печерского монастыря. Настоятелем его будет, по-видимому, широко прославившийся на ниве расследования ритуальных убийств о. Тихон Шевкунов. Отца же Георгия Кочеткова назначают настоятелем храма Успения в Печатниках, сопроводив перевод на новое место рекомендацией не служить по-русски и не читать тайных молитв вслух. Хотя сам о. Георгий безропотно принял указы и даже отказался их комментировать без благословения Патриарха, ситуация в комментариях не нуждается.

Все средства хороши

Под благовидным предлогом необходимости возрождения монашеской жизни в столице одним ударом разрушается приход, идущая в нем общинная жизнь, уничтожается сеть учебных заведений — от православного детского сада до Высшей православной школы, которым просто негде функционировать, а склонный к реформаторству настоятель волевым решением переводится в храм, едва вмещающий 300 человек. На деле это означает попытку уничтожения не только прихода, но и всего движения по обновлению церковной жизни, которое непосредственно связано с этим приходом. Происходит это на фоне постоянно ведущихся Патриархом разговоров о соборности, которая, якобы, возрождается в Русской церкви.

Увы, соборность и произвол — вещи разные. И хотя кампания против Кочеткова была идеологически серьезно подкреплена — в дело пошли и обращение совета черносотенного Союза православных братств, выступающего от имени всей церковной общественности, и выпады против Высшей православной школы председателя отдела по катехизации и образованию патриархии игумена Иоанна Экономцева (для него деятельность о. Георгия — немой укор в собственной инертности), и кляузы с мест не склонного к миссионерскому подвигу духовенства, жизнь которого осложняют приезжающие из Москвы катехизаторы, так как прихожане начинают и от них требовать такой же активности, — иначе как произволом церковной администрации принятые в отношении прихода келейные решения назвать невозможно.

Шепотки в «лавке древностей»

Не было ни одного открытого обсуждения того, пусть спорного, опыта, который был наработан в приходе. Не было вообще ни одной попытки поговорить о том, о чем давно уже говорят многие православные богословы: о необходимости обновления в церкви, о том, что без него церковь превращается в «лавку древностей» и современный человек перестает нуждаться в ней. Вместо честного обсуждения — мерзкий шепоток по углам: «обновленцы», «живоцерковники» и обвинения в каком-то «православном протестантизме» или, хуже того, в расколе, что для любого православного является самым страшным ярлыком. Какое отношение все это имеет к соборности, понять весьма затруднительно не только постороннему, но и верующему человеку.

Можно, конечно, опять начать говорить о том, как тяжело нашему Патриарху, как давят на него правые и как сложно им противостоять, чтобы не вызвать раскола. И какой Патриарх мудрый политик — принес в жертву Кочеткова, чтобы сохранить церковь. Однако не надо забывать, что на самом деле этих так называемых правых в церкви не так уж много и, как правило, их представители, начиная с Союза православных братств и кончая ставшим притчей во языцех митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Иоанном, хотя и весьма активны, но вовсе не имеют ни в обществе, ни в церкви того влияния, которое им почему-то приписывается. Поэтому говорить о необходимости уступок им во имя сохранения церковного единства представляется просто смешным. Такого единства можно было бы достигнуть только через соборный процесс, в результате которого могла бы быть сформулирована общественная позиция по наиболее актуальным проблемам, в том числе и богослужебным.

К сожалению, этого не происходит. Зато множится количество полупустых храмов и монастырей, количество ряс на экранах телевизоров и в залах заседаний различных политических партий ... Растут благодаря православным банкам и товариществам и финансовые успехи РПЦ, придавая возрождающейся в России духовности алмазный блеск. Конечно, на этом фоне приход, где ведется реальная миссионерская работа, да еще сопровождающаяся богослужебным творчеством, становится «белой вороной», которую не стукнет клювом лишь ленивый.

Два выхода, и «оба хуже»

Однако история с приходом Владимирского собора бывшего Сретенского монастыря еще не окончена, хотя сам о. Георгий решениям Патриарха подчинился. С письмом в поддержку деятельности о. Георгия Кочеткова уже выступила группа профессоров Свято-Сергиевского института в Париже и парижских православных церковных деятелей. Обратился к Патриарху и известный ученый Сергей Аверинцев. Скоро состоится собрание прихода Владимирского собора. Ситуация для прихожан очень серьезна, в ней изначально заложен элемент провокации. Перед ними стоит дилемма: или бросить все, что было сделано, и уйти на пустое место, в непереданный фактически храм, или противостоять произволу, что выглядит более оправданно и более привлекательно, но на деле является и более опасным, так как именно этого с большой радостью ожидают некоторые круги Московской патриархии.

И хотя хорошо известно, что в Московской патриархии не привыкли пересматривать свои решения, хочется надеяться, что на этот раз церковная иерархия проявит здравый смысл и изыщет для себя возможность еще раз вернуться к этой проблеме, а не создавать театрализованное представление с казаками и ОМОНом, изгоняющим неугодных из храма.

«Новое время», 1994, № 6

Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела

20 октября 1997 года

г. Москва

Помощник Мещанского межрайонного прокурора г. Москвы Станишевская А.А., рассмотрев материал по факту недобровольной госпитализации в психиатрическую больницу г-на Дубовицкого М.В.,

УСТАНОВИЛ:

02.10.97 года в Мещанскую межрайонную прокуратуру г. Москвы поступил из 18 отделения милиции 7 РУВД ЦАО г. Москвы материал по заявлению г-ки Дубовицкой Т.В. о незаконном помещении ее мужа Дубовицкого М.В. в психиатрический стационар 29.06.97 года.

В ходе проверки, проведенной Мещанской межрайонной прокуратурой г. Москвы было установлено, что 29.06.97 года в храме Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках, расположенном по адресу: ул. Сретенка, д. 3 во время богослужения в адрес скорой психиатрической помощи поступил вызов от г-на Родионова, назвавшегося прихожанином вышеуказанного храма. Около 12:00 29.06.97 года бригада скорой психиатрической помощи в составе врача Шафрана Г.Л. и фельдшера Савушкина Б.Б. прибыла по указанному адресу, откуда данной бригадой г-н Дубовицкий был доставлен в городскую психиатрическую больницу № 14 с диагнозом — «шизофрения».

В своих объяснениях врач Шафран показал, что когда прибыла бригада скорой помощи в храм, их провели в помещение ризницы, в коридор, где врач увидел мужчину, лежащего на полу, зовущего на помощь и читающего псалмы. Все это происходило при том, что этого мужчину никто не трогал, никто не применял к нему силу. Врач Шафран установил признаки острого психического расстройства и принял решение, согласно закону РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», о недобровольной госпитализации Дубовицкого, поскольку он был в данный момент социально опасен, его поведение могло привести к конфликту между прихожанами церкви. Состояние Шафран пояснил (так в тексте — ред.), что настоятель храма Кочетков был против насильственной госпитализации, но врач настоял на недобровольной госпитализации Дубовицкого. Аналогичные объяснения дал фельдшер Савушкин Б.Б.

По факту недобровольного доставления Дубовицкого М.В. в психиатрическую больницу с 04.10.97 года по 14.10.97 года при Министерстве здравоохранения РФ заседала комиссия под руководством директора НЦПЗ РАМН Тиганова А.С., которая дала заключение по данному вопросу. Комиссия пришла к заключению, что в момент стационирования М.В. Дубовицкий находился в остром реактивном состоянии, в создавшихся условиях тактика врача Шафрана Г.Л. была оправданной, ибо в противном случае действия врача следовало бы расценить как неоказание медицинской помощи.

Таким образом, в действиях врача Шафрана Г.Л. не усматривается состава преступления, предусмотренного ст. 128 ч.1 УК РФ.

Учитывая вышеизложенное и руководствуясь ст. 5 п. 2, 109, 113 УПК РСФСР, ПОСТАНОВИЛ:

1. В возбуждении уголовного дела по факту недобровольной госпитализации г-на Дубовицкого в психиатрический стационар — ОТКАЗАТЬ.

2. О принятом решении уведомить заинтересованных лиц.

Помощник Мещанского межрайонного прокурора г. Москвы А.А. Станишевская

«СОГЛАСЕН»

Мещанский межрайонный прокурор г. Москвы старший советник юстиции О.И. Степанов

Конфликт вокруг общины храма Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках и ее главы священника Георгия Кочеткова уже получил довольно широкую огласку и в светской, и в церковной прессе. Случай действительно беспрецедентный — крупнейшую в Москве православную евхаристическую общину лишают ее настоятеля и духовного отца. О том, что происходило в Успенском храме 29 июня с.г., когда второго священника храма о. Михаила Дубовицкого скорая помощь в присутствии милиции забрала прямо из алтаря храма и доставила в 14-ю психиатрическую больницу, написано много — и правды и лжи (см. «ЛГ» № 30 от 23.07.97, «НГ-Религии» №7 за июль 1997 г., «НГ» №137 от 26.07.97). Не будем подробно останавливаться на этом, а обратимся к тому, что происходило потом, ибо дальнейший ход событий куда более интересен, чем инцидент в алтаре.

Первый вопрос, который возникает при детальном изучении документов этой истории: откуда возникла версия о насилии и избиении о. Михаила? Уже в день инцидента, 29 июня, о. Димитрий Смирнов, известный в Москве священник, в эфире радио «Радонеж» заявляет, что о. Михаила забрали «прямо из храма с милицией и предварительно избив». Хочется спросить о. Димитрия: «Батюшка, кто Вам это сказал?» О. Димитрий происходящего не видел и даже, по его словам, с очевидцами не беседовал, но почему-то открыто говорил об избиении о. Михаила. Может быть, кто-то виделся с о. Михаилом и тот засвидетельствовал, что был избит, связан и проч.? Нет, этого тоже не было. Более того, в своих первых интервью после 29-го о. Михаил даже не намекал на то, что якобы был избит. Врачи также признавали у о. Михаила наличие лишь ссадин, что, увы, неизбежно при условиях принудительной госпитализации. Так кто же подсказал о. Димитрию версию об избиении?

Вечером 29-го о. Михаил Дубовицкий был выписан из 14-й больницы с заключением: «на момент осмотра признаков психического расстройства не выявляет». Заметим, что врачи, собранные не без давления в июньский воскресный вечер в больнице для освидетельствования православного пациента, ни в коей мере не подразумевает в своем заключении, что о. Михаил «практически здоров». Меж тем именно так толкует этот документ доктор медицинских наук о. Анатолий (Берестов) на волнах «Радонежа» 30-го июня. Зачем делает такую ошибку смиренный иеромонах? Кто заставляет его обманывать церковную общественность?

Идем дальше. В первый же день после случившегося в Успенском храме его староста поспешил на прием к викарию Патриарха по Москве архиепископу Истринскому Арсению. Выслушав ктитора храма о том, что произошло, владыка заявил: «Это ваша версия». Стало быть, к утру 30-го иерарх имел уже свою, твердую версию случившегося. Интересно, кого из свидетелей трагедии о. Михаила успел выслушать архиепископ Арсений? Какие документы он к тому времени изучил?..

Но в том-то и дело, что документов у владыки Арсения не было, а сложившуюся у него «свою версию» нужно было хоть чем-то подтверждать. «Сбором улик» занялся о. Александр Абрамов, помощник заведующего канцелярией Московской Патриархии протоиерея Владимира Дивакова. Как стало известно, именно о. Александр 30-го июня оказался в кабинете начальника 18 отделения милиции г. Москвы старшего лейтенанта Римского с запросом архиепископа Арсения о том, (внимание!) на каком основании наряд указанного отделения «применял насильственные действия к о. Михаилу Дубовицкому, в результате которых он был задержан, доставлен в отделение милиции во время богослужения, т.е. во время исполнения им служебных обязанностей». Каково! На первый взгляд запрос кажется абсурдным. Но это лишь на первый взгляд.

2 июля в Патриархию приходит ответ (см. НГ от 26.07.97), в котором двадцатидевятилетний начальник отделения милиции Римский сообщает, что проведена служебная проверка, что о. Михаил Дубовицкий нарядом милиции не задерживался и в отделение не доставлялся, а доставлялся он в 14-ю психиатрическую больницу врачами «скорой помощи», которые его забрали якобы после драки с о. Георгием Кочетковым, причем первого увезли со следами побоев и в разорванной церковной одежде, так что «действия сотрудников отделения признаны законными, правомерными и обоснованными, что подтверждается свидетельством очевидцев (да каких!) — служителей Московского Сретенского мужского монастыря, (...) которые присутствовали при разрешении данного конфликта». Напомним, что они (служители) во главе с игуменом Тихоном (Шевкуновым) три года назад выгнали общину о. Георгия Кочеткова из Владимирского собора этого монастыря. Короче, они в этой истории являются прямо заинтересованными лицами. Ни один из «очевидцев» не был свидетелем (подчеркнуто автором — ред.) происходившего в алтаре Успенского храма 29 июня.

Еще добавим, что старший лейтенант Шунаев, тот самый, который был в алтаре храма Успения 29-го и который обратился к народу со словами: «никакого насилия не совершается, (...) батюшка (т.е. о. (Михаил — Д.Г.) немного не в себе», в беседе с журналистом сказал, что ни о каком расследовании ничего не знает и никаких объяснений в связи с этим не давал. Так о каком же расследовании идет речь в ответе начальника 18 о/м архиепископу Арсению? Сам Римский признался в беседе с прихожанами, что сам он в храме не был и ответ не составлял. Кто же готовил этот документ?! Не «свидетели» ли из Сретенского монастыря?

Как видим, лжи в этом деле с самого начала было очень много. В этих условиях она вполне естественно попадает в документы, которые готовят для подписи Святейшему Патриарху. В Распоряжении, подписанном им уже 1-го июля (вспомним, что ответ из милиции пришел в Патриархию лишь 2-го) уже как о факте говорится, что 29 июня в храме Успения «допущено надругательство над клириком данного храма священником Михаилом Дубовицким, его избиение и насильственное отправление в психиатрическую больницу». На основании этой очевидной лжи о. Георгий отстраняется от должности настоятеля храма, приходскому совету тем же Распоряжением предложено «сложить свои полномочия», а «лицам, принимавшим участие в надругательстве над священнослужителем и его избиении, до принесения искреннего покаяния в содеянном духовнику г. Москвы, запрещается принятие Святых Христовых Тайн и участие в совершении богослужений...». Понятно, что последнее утверждение, в котором не называется, заметьте, ни одной фамилии, касается алтарников Успенского храма и помещено в Распоряжение в надежде на испуг (формулировки действительно страшные) и на то, что кто-то из них, не выдержав давления, сам на себя наговорит. Это все хорошо знакомо, не правда ли?

Вернемся к собирателю «улик». В понедельник 30-го о. Михаил обратился в травмопункт по месту жительства, где в его медицинской карте были зафиксированы «множественные ушибы верхних и нижних конечностей», а также «ушиб правой половины грудной клетки». В этом же травмопункте, но уже в 20-х числах появляется о. Александр Абрамов (по описанию персонала это был, очевидно, он) с запросом о диагнозе о. Михаила. Такую справку, как стало известно, о. Александру выдали. Правда, в справке, которую получил о. Александр, не указана одна маленькая деталь, которая содержится в других документах травмопункта, а именно, что по словам самого о. Михаила он «избит неизвестными 29-го июня». Если травмы священника и справка о них не полная «липа», то получается, что о. Михаил Дубовицкий был избит в воскресенье после выхода из 14-й больницы. Но кем и за что? А впрочем, может справка, действительно «липовая»? Всем нам хорошо известно, как в России можно добывать подобные справки.

Итак, владыка Арсений добился своего. К среде он имел на руках «неопровержимые доказательства» совершенного злодеяния: бумагу из милиции, где говорилось о драке, и свидетельство о пребывании о. Михаила в травмопункте, в котором зафиксированы «побои». Кто против «аргументов» устоит? Да еще можно себе представить, что было сказано при этом Святейшему, как образно описана картина и последствия страшного преступления в алтаре храма Успения. Вполне закономерно, что вслед за Распоряжением, Святейший Патриарх подписывает Указ от 2-го июля об отстранении о. Георгия Кочеткова, настоятеля самой большой в Москве общины, от священнослужения «до завершения расследования происшедшего инцидента» «за неспособность стабилизировать внутриприходскую жизнь (...), а также за оскорбительные действия, унижавшие честь и достоинство клирика данного храма священника Михаила Дубовицкого, и приведшие к физической расправе над ним в алтаре означенного храма». Вот так.

То, что не смогли сделать противники общины о. Георгия на многочисленных так называемых «богословских» и «научно-практических» конференциях и круглых столах, чего не могли добиться от двух последних Архиерейских соборов, сделано в три дня в результате прямой провокации с элементами патологии. «Оппоненты» о. Георгия, отчаявшись победить его внешне более приличными методами, привели в исполнение свой приговор с помощью прямой уголовщины. Методы борьбы с Успенским приходом потрясают. «Этот Карфаген лжи должен быть разрушен!» — заявил в эфире «Радонежа» игумен Тихон (Шевкунов) и действительно, надежд на то, что приход выстоит под напором лжи и клеветы, немного.

Но все же надежда есть. Нет, не на церковную комиссию, которая назначена лишь 11-го июля для «разбирательства» данного дела. По словам свидетелей, которых вызывали на ее заседания в Новоспасском монастыре, разбирательство это похоже скорее на допросы в известных органах, чем на подлинно церковное выяснение правды. Надежда в том, что приход о. Георгия — это община или, выражаясь языком святителя Серафима (Чичагова), духовная семья. Не так-то просто разрушить крепкую семью, даже оставив ее без средств к существованию. Семья может противостоять «системе» и побеждать ее. В одиночку это сделать невозможно.

В конце хотелось бы сказать об одном наблюдении. Многие люди, с которыми приходилось общаться в эти дни, отказывали в помощи Успенскому приходу, ссылаясь на то, что это якобы сугубо внутрицерковное дело. Но, во-первых, нарушение Закона в церкви — это нарушение Закона. А во-вторых, православный фундаментализм, который чрезвычайно активно набирает силу в церкви в последнее время, — явление и церковное и общественное, так как основная его цель — борьба за власть не только в церкви, но и в обществе. Что вчера смотрелось как забавный маскарад — парады казаков, черносотенцев и т.п. — сегодня представляет реальную угрозу миру и свободе в обществе. После освобождения от «системы» коммунистической, всем нам важно подумать о том, чтобы завтра не оказаться во власти другой «системы».

«Независимая газета», 8.08.1997 г.

[…]

И он не заставил себя долго ждать — родной наш, доморощенный наш «православный» фундаментализм, рожденный такой дразнящей, так остро будоражащей возможностью стать чуть ли не государственной духовно-идеологической властью в стране!

Конечно, для этого ему нужно было прежде всего, чтобы вся Церковь в целом стала по своему духу однородной и ему покорной. Но ведь что для этого требовалось? Богатый международный опыт (и не только он) подсказывал: прежде всего — впечатляющий образ врага, жаждущего гибели Церкви и тем способного мобилизовать и сплотить ее воедино против себя. А вот уж из-за чего дело никак не грозило застопориться! Да их хоть пруд пруди уже вокруг было — всех этих протестантских, католических и прочих прозелитистов, сбежавшихся из-за разных рубежей на дармовщинку объявленной в России свободы совести — отнимать хлеб насущный у родной Церкви на собственной ее, канонической ее территории!.. А сколько нахлынуло в Церковь разного рода неообновленцев, которые принялись толковать о каком-то творческом духе православия и возмечтали не просто приходить в храм на службы и требы, а еще и жить какой-то совместной, общинной христианской жизнью братства и любви, заниматься миссионерством, обращать в православие все новых и новых — и притом молодых по преимуществу — россиян! От них-то более всего и исходила угроза, что искомому сплочению церковного люда в единое фундаменталистское церковное «стадо» будет оказано упорное сопротивление. А ведь только его общей «соборной» мощью и можно было пытаться загипнотизировать государство и пробовать повести за собою всю страну, униженную и духовно растоптанную победившим Западом... К ногтю же их всех, этих носителей латинских, неообновленческих и прочих ересей — нещадно обличать, гнать и травить их всех как злейших врагов Церкви, готовящих ей гибель!..

Необходимое идеологическое оснащение для этого?

Но ведь и здесь мировой опыт фундаментализма тоже не оставляет без помощи! Просто нужно взять самые святые, самые дорогие и для верующего, и вообще для российского человека понятия и ценности и начать всеми способами убеждать общество, что именно означенные враги Церкви и выступают их кощунственными отрицателями и разрушителями… […]

Впрочем, если читатель, не слишком знакомый со всей этой материей, сам пожелает убедиться, что набросанная мною жутковатая эта картинка вовсе не плод фантазии, а самая доподлинная реальность, пусть заглянет он тогда в газеты «Радонеж», «Русь державная», «Русский вестник», «Православная Москва», в выпуски брошюрок «Антихрист в Москве», «Православие или смерть», «Сети обновленного православия»; пусть послушает он радио «Радонеж» и посмотрит по ТВ хотя бы несколько выпусков передачи «Русский дом». Он быстро опробует здесь полный набор всех дежурных блюд нашей «православной» фундаменталистской кухни. От систематических обливаний грязью убитого за свою православную веру отца Александра Меня, этого «зачинщика» всего нашего «церковного модернизма», — до столь же безграмотных и не менее характерных «разоблачений» зачисляемого (когда требуется) по тому же разряду знаменитого православного богослова и проповедника митрополита Антония (Блума). От духовной реабилитации и чуть ли не канонизации «святого старца» Распутина, «спасавшего» Россию, до духовного же изничтожения всяческих Соловьевых, Булгаковых и Бердяевых, Россию «губивших». От непрерывных истерик по поводу латинянских и прочих еретических экспансий и вообще всемирного жидомасонского заговора против России (с печатанием составленных по соответствующим «агентурным данным» поименных списков нынешних тайных российских жидомасонов) до, конечно же, постоянных и особо поносных потоков всяческой лжи по поводу «неообновленческих» и «сектантских» столичных храмов святых Косьмы и Дамиана (священники Александр Борисов и Георгий Чистяков) и Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках (о. Георгий Кочетков). Их тысячные приходы, известные во всем мире своей творчески активной христианской жизнью и по всей России имеющие многочисленных сторонников, — это и есть ведь сегодня едва ли не главная для нашего фундаментализма преграда к тому, чтобы подмять под себя всю Церковь.

Заметьте — я говорю ведь вовсе не о нормальной церковной полемике со священниками Георгием Кочетковым, Александром Борисовым или Георгием Чистяковым по поводу, например, частичной русификации в их храмах богослужебных текстов, связанной с особыми миссионерскими задачами их приходов, или по поводу каких-то иных — того же рода — особенностей их литургической практики, никогда, впрочем, не выставляемых в качестве эталона для всей Церкви. И уж тем более — в качестве требований какой-то всеобщей в ней реформы. […]

Но если бы речь шла именно о таких [– серьезных —] обсуждениях и спорах!.. Нет, перед нами «полемика», при которой из каждого слова так и брызжет яд ненависти к оппоненту (своему брату по Церкви, а то даже и по прямому священническому в ней служению)! Это «полемика», которая ведется на уровне только таких квалификаций, как «вожак и его стая», «антицерковная деятельность», «доносчики и клеветники» (к тому же «по преимуществу люди еврейской национальности»), «еретики», «заговорщики», «клятвопреступники», «философия богоотступничества или подновленного язычества», «христопродавцы», «околоцерковные хулиганы и уголовники, поставившие себе только одну цель — разрушение Церкви», «ослепленная и озлобленная толпа», «ведомая» и «подзуживаемая» своим «вожаком», проповедником «раскольнической ереси», — и т. д., и т. п. И приходится признать, что в этом отношении от таких «профессионалов» нынешней «православной» (фундаменталистской) «гласности», как, к примеру, вчерашний обозреватель советского ТВ, а ныне ведущий программы «Русский дом» г. Крутов, не так уж сильно отличаются и такие вчерашние интеллигенты, а ныне священники, как, к примеру, гг. В. Асмус или В. Вигилянский.

Скажите-ка: может быть, кто-нибудь из них (равно как и любой другой «полемист»), раз уж так беспокоит их происходящее в обличаемых ими храмах, воспользовался постоянно обращаемыми к ним из этих храмов приглашениями самим побывать там? Может быть, кто-то из них совершил-таки столь, казалось бы, нормальный, естественный, отнюдь не героический поступок — побывал на службах у того же о. Георгия Кочеткова, посмотрел и послушал, как они проходят, познакомился с прихожанами, порасспрашивал их о жизни прихода и, главное, попробовал по-братски, то есть с презумпцией доверия к искренности собеседника и любви к нему, как и положено между собою христианам (тем более священникам), поговорить с самим отцом Георгием, лично обсудить с ним спорные проблемы, попытаться переубедить, а то даже и усовестить его, если уж это покажется нужным? И только после этого и принимать на себя ответственность давать ему и его храму какие-то квалификации в печати, по радио или на ТВ?..

Заверяю — вопрос чисто риторический. А потому и имею право — и даже обязан — квалифицировать всю эту «полемику» именно так, как я ее квалифицирую. Сколь бы, предположим, субъективно искренни ни были те же священники В. Вигилянский или В. Асмус в своем религиозном рвении и в своем несогласии с теми или иными действиями и мнениями священников Георгия Кочеткова, Александра Борисова или Георгия Чистякова, всегда, повторяю, выражавших готовность к личным встречам со своими оппонентами и к обсуждению с ними всех их возражений и аргументов.

Но и я ведь вовсе не с этими их аргументами и собственно богословскими мнениями здесь спорю. Для этого есть много других возможностей, и тот же журнал «Континент» всегда открыт для таких обсуждений и не раз публично приглашал на свои страницы любых оппонентов того же о. Георгия для серьезного, спокойного, незаушательского изложения своих возражений по существу и даже для прямой беседы с ним за одним круглым столом. Только и в этом случае никто почему-то так и не пожелал нашим предложением воспользоваться... […]

4

И все-таки, — может усомниться, пожалуй, иной читатель, мало знакомый с нашей церковной жизнью, — не слишком ли я преувеличиваю? Пусть даже иные авторы всего того газетного, радио- и ТВ-непотребства, о котором я пишу, и вправду обуреваемы фундаменталистскими страстями и планами, но ведь мало ли, в конце концов, всякой чуши и самой злобной непотребщины и вообще выливается на нас в наше плюралистическое время со страниц нашей плюралистической прессы?

Все ведь это, в конце концов, лишь слова, слова, слова… […]

Но как бы не так. Не забудем, в какой стране мы живем и из какой страны нынешняя наша страна вместе со всеми нами и с нашей Церковью вышла. Неужели можно предположить, что наши отважные трубадуры фундаменталистского топора, еще каких-нибудь десять лет назад неслышно сидевшие по своим углам, осмелились бы даже на самые скромные свои эскапады без одобрения и поддержки своего начальства — и не только негласной? Неужели можно думать, что, когда на книжных прилавках церковных магазинов и множества московских храмов вы непременно находите ту же газету «Радонеж», вовсе не являющуюся официальным церковным изданием, это делается без всякого ведома Московской патриархии?

Разумеется, это еще не самое страшное. Но, дорогие мои соотечественники, — ведь в том-то и дело, что и головы начали уже лететь — если не физически, то церковно-административно. А этого вполне достаточно — времена ведь тоже сегодня изменились. Да и лиха беда начало. Я лично, например, очень удивлюсь, если, в конце концов, отыщется-таки след убийц о. Александра Меня. Но совсем не удивлюсь, если он потянется именно в фундаменталистское какое-нибудь укрывище. Всякому слову соответствует и свое дело. А за делами, соответствующими фундаменталистским словам, дело тоже давно уже не стоит.

Или вы, может быть, сочтете, что когда осенью прошлого года всемирно известного нашего иконописца архимандрита Зинона, создателя школы современной русской иконописи, получившего за это Государственную премию России (и пожертвовавшего, кстати, ее именно общине «кочетковцев» — этой «озлобленной» толпе «разрушителей Церкви»), запретили в священнослужении и выгнали вместе с братией из его монастыря только за то, что он позволил католическим гостям, приехавшим к нему из Италии учиться православной иконописи, отслужить, как они просили, литургию и причастился вместе с ними, — может быть, вы сочтете, что факт этот, поразивший весь мир, никакого отношения к нашей теме не имеет? И акцию эту произвели какие-то доброхоты и волонтеры из околоцерковных газетных листков, а не прямое церковное начальство?

А когда в начале 1997 года в Херсоне были сначала тоже запрещены в священнослужении, а затем вовсе извержены из сана протоиерей Иоанн Замараев, еще три священника и протодиакон Сретенского храма, община которого — самая крупная и самая молодая в городе, — что, вы думаете, вменялось им в вину? Да именно то, что и здесь, в Москве, вызывает одну только бешеную ненависть нашего фундаменталистского «православия», — то, что херсонские «неообновленцы» эти тоже осмелились осуществить перевод богослужения на более понятный язык и постарались сделать так, чтобы участие прихожан, особенно молодых, и в богослужении и вообще в церковной жизни стало более полным, пронизанным духом более сознательной и свободной церковной соборности, братской любви и общинной активности.

И что же, весь этот тоже чисто фундаменталистский разгром снова учинило никакое не священноначалие и Московская патриархия никакого отношения к нему опять-таки не имела? Так же, как ни при чем она была и в 1994 году, когда была расформирована тысячная (!) община храма Сретения иконы Владимирской Божьей Матери бывшего Сретенского монастыря и вместе с ее священником о. Георгием Кочетковым фактически выгнана в соседний храм Успения в Печатниках, который уже имел свою общину и где все еще обитал тогда Музей морского флота? Причем не было там и ни одного приходского помещения, где можно было бы продолжить работу огласительного училища, Высшей православной школы, православной гимназии, детского сада, приходской библиотеки, иконописной мастерской и воскресной школы, которые тоже были буквально вышвырнуты из помещений бывшего монастыря, где они до того располагались, — с выкидыванием со второго этажа икон и книг...

Разумеется, того, на что рассчитывали и чего с тайным вожделением ждали и вдохновители, и особенно исполнители всей этой грубой провокации во главе с игуменом Тихоном (Шевкуновым), поселившиеся в освобожденном для них монастыре, не произошло. «Раскольники» не ушли в раскол, отец Георгий и его община подчинились распоряжениям священноначалия и принялись обживать новый храм, освобождая его постепенно от пришельцев и приводя в пригодный для богослужений вид. Так что теперь, через три с половиной года, и его можно, наконец, тоже попытаться отнять. Тем более что община не только, оказывается, не уменьшилась, но разрослась уже до двух с лишним тысяч прихожан, а религиозно-просветительская и катехизаторская работа братства, сумевшего-таки отыскать новые помещения (для их приобретения люди жертвовали, как во время войны, последним — вплоть до обручальных колец), обрела еще больший размах, и теперь уже только вновь приводимых в Церковь стало до тысячи человек в год! Как же можно такое и дальше еще терпеть?!

5

И вот была предпринята новая грандиозная провокация, обернувшаяся в конце концов трагедией. […]

В течение нескольких последних лет о. Георгий и церковный совет его храма настойчиво просили патриархию снять негласный запрет на рукоположение в священники и диаконы нескольких давно подготовленных к этому кандидатов от общины и братства «Сретенье» — для дальнейшего их служения в храме, имеющем такую громадную общину. Это могло бы существенно облегчить чрезвычайно напряженную ситуацию с богослужениями, когда о. Георгию (страдающему тяжелой формой диабета) все приходилось делать одному и только причащать на каждой службе не менее трехсот-четырехсот, а по праздникам и по семьсот-восемьсот, а то и по тысяче прихожан. Ситуация в Москве, где и в куда менее многолюдных храмах служат обычно по два, если не по три-четыре священника, просто беспрецедентная!

Но все эти долгие годы церковное начальство никак не внимало таким просьбам. Пока, наконец, несколько месяцев назад, 23 апреля 1997 года (в Страстную среду!) не был прислан вдруг в храм Успенья в качестве второго священника (без всяких, разумеется, предварительных бесед на эту тему с настоятелем и приходским советом) молодой, только что рукоположенный о. Михаил Дубовицкий. Случилось даже не то, чего всегда опасались «раскольники и смутьяны», — что патриархия сама пришлет им человека, не только плохо знакомого, вероятнее всего, с особенностями службы и общинной жизни в их приходе, но к тому же еще и заранее недоброжелательно к ним настроенного. Реальность оказалась еще хуже: прислали человека (расположенного к тому же, как обнаружилось позднее, к душевным отклонениям) с новой — прямой и очевидной — провокационной миссией.

Разумеется, я не присутствовал, когда о. Михаил получал наставления от пославшего его в Печатники начальства. А потому не могу предлагать читателю это утверждение как достоверно известный мне факт — равно как и придавать такой статус и некоторым другим вещам, о которых придется говорить. И я хорошо помню русскую пословицу: «Не пойман — не вор».

Но я прожил достаточно долгую жизнь, захватив и сталинские времена, и хрущевскую оттепель, и застой, когда был разгромлен, в частности, «Новый мир» А. Твардовского, где я тогда работал. И жизнь эта многому меня научила. А потому и беру на себя ответственность высказать то, в чем не позволяет мне сомневаться весь опыт моей жизни и о чем говорить будет уже совсем не актуально, когда архивные разыскания каких-нибудь потомков наших, может быть, и раскроют некоторые тайные механизмы сегодняшних событий. Да неужели и вообще кто-то может всерьез предположить, чтобы молодой священник, только что окончивший провинциальную Курскую духовную семинарию и вдруг направленный в самый крупный московский приход, сам, на свой собственный страх и риск, осмелился бы с первых же дней своей службы в известном во всем мире храме, на виду у сотен людей грубо прерывать настоятеля во время богослужения, делать ему замечания во время проповеди, не выполнять его указаний по ведению службы, читать вслух прихожанам, не внимая его предупреждениям, сомнительного происхождения околоцерковную литературу явно подстрекательского содержания, отказываться причащать исповеданных настоятелем прихожан и, наконец, отказаться признать действительность и самих совершаемых настоятелем евхаристических таинств? И даже и вообще отказаться причащаться вместе с общиной? Иными словами — делать все, что явно призвано было вызвать в храме какой-нибудь громкий скандал, за который можно было бы уцепиться, чтобы начать репрессии. Этого ведь только и ждали фундаменталистские листки и радиоголоса, уже начавшие кричать о том, как «травят» в «сектантском» храме «православного» батюшку, желающего служить по «канонам»...

К счастью, уже наученная прежним горьким опытом община быстро поняла, чего от нее ожидают. И не поддалась ни на одну из этих провокаций, продолжая относиться к о. Михаилу с предельной лояльностью и пытаясь всячески его облагоразумить. Так что, в конце концов, всем стало достаточно ясно, что миссия его явно проваливается. И на горизонте даже замаячила «угроза», что патриарх, всегда опасавшийся церковных нестроений, как раз, может быть, и отзовет о. Михаила, что не могло, естественно, не всполошить вдохновителей всего этого безобразия, у которых добыча, похоже, уходила из рук... Значит — требовалось какое-то резкое движение.

И вот 29 июня, в день Всех русских святых, о. Михаил опять не пожелал выполнять указания настоятеля, а затем вообще отказался продолжать ведение службы и попытался выбежать во всем облачении на улицу (для чего — догадаться уже было нетрудно, учитывая, что в двух шагах от храма в Печатниках расположен тот самый Сретенский монастырь, откуда под руководством его игумена Тихона (Шевкунова) несколько лет назад были вышвырнуты прихожане о. Георгия и братство «Сретенье» и откуда с самого начала службы о. Михаила в Успенском храме к нему постоянно прибывала «группа поддержки», о чем фундаменталистские листки и радиоголоса даже и не стеснялись сообщать со всей откровенностью). Когда же о. Михаилу предложили сначала снять облачение, а потом уже уходить из храма, он, попытавшись еще несколько раз выйти из храма, отправился, в конце концов, в алтарь и, пользуясь тем, что царские врата были закрыты и собиравшиеся на литургию прихожане (дело происходило в промежутке между утреней и литургией) не могут видеть, что там происходит, стал там бесчинствовать и кричать, что к нему применяют насилие (хотя никто и пальцем его не тронул), требуя вызова милиции. Что и было сделано. […]

Милиция, вызванная по требованию самого о. Михаила, прибыла, но тут же убедилась, что никакого насилия над ним не совершается, но что сам батюшка как раз «несколько не в себе». О чем старший лейтенант, возглавлявший наряд, лично и объявил прихожанам, выйдя к ним из алтаря. Наконец, кто-то вызвал-таки «скорую психиатрическую помощь», и врач ее действительно зафиксировал состояние острого психоза, требующее немедленной принудительной госпитализации, которая под наблюдением милиции (и под крики «группы поддержки», тотчас прибывшей из соседнего монастыря, о том, что «православного батюшку убивают») и была проведена в присутствии сотен прихожан, с ужасом наблюдавших за происходившим и молившихся о несчастном о. Михаиле, так страшно кем-то «использованном»... Он был доставлен в 14-ю психиатрическую больницу, где его осмотрели и госпитализировали и откуда поздно вечером (когда он несколько успокоился и был признан более не нуждающимся в госпитализации) его, по усиленным настояниям делегации, за ним прибывшей, отпустили вместе с нею домой.
И вот — новый, хотя явно еще не финальный, акт этой драмы. На следующий день «практически здоровый» (как сообщило ТВ г. Крутова) о. Михаил оказался почему-то (уже дома) в тяжелейшем состоянии, вызванный частный врач (не психиатр) заподозрил симптомы явной передозировки введенных, судя по всему, о. Михаилу каких-то сильных психотропных препаратов; он был отправлен в больницу (но опять почему-то не психиатрическую) к известному врачу-священнику г. Берестову, который уже через два дня выступил в программе у г. Крутова и заявил об обнаруженных на о. Михаиле следах сильных «избиений». Прочие органы «православного» фундаментализма тоже подняли, разумеется, новую мощную волну клеветы на о. Георгия и его приход, оповещая мир о том, что «неообновленцы» приступили к «уголовным методам»: избили (!) в алтаре (!!) священника (!!!), нанеся ему «тяжкие увечья» (!!!!), и не гнушаются, оказывается, как в былые советские времена, запихивать здоровых людей в психушки и т. п. По срочному запросу (от 1 июля) архиепископа Арсения, викария Московской епархии, управляющего ее делами, в тот же день был направлен в патриархию подписанный начальником отделения милиции (высылавшего 29 июня наряд) грубо состряпанный лжесвидетельский рапорт о якобы имевшей место драке в алтаре между о. Михаилом и о. Георгием; рапорт на следующий же день поступил на стол к патриарху, и соответственно проинформированный святейший тут же подписал распоряжение и указ о запрещении о. Георгия (до завершения расследования) в священнослужении и отстранении его от обязанностей настоятеля. И только 11 июля была назначена, наконец, и комиссия по расследованию, состоящая почти сплошь из давних рьяных «доброжелателей» прихода. Не потому ли об образовании этой комиссии о. Георгию и общине храма в Печатниках было сообщено тоже только еще через десять дней?..

6

Авторы всей этой клеветы и лжесвидетельского милицейского рапорта, на основе которых и были наложены на о. Георгия и его приход превентивные запреты, еще будут, я уверен, стоять у позорного столба. Ибо есть не только десятки живых очевидцев свершившейся драмы, готовых дать под церковной и любой другой присягой свои показания, напрочь опровергающие всю эту ложь, но существует, к счастью, и неоспоримое документальное свидетельство о событиях 29 июня. Уже после первых опытов общения с о. Михаилом, когда стало ясно, с какой целью он прибыл в храм Успения и чего можно в связи с этим ожидать, о. Георгий и церковный совет решили неукоснительно фиксировать на видеопленке ход всех служб в храме — дабы, случись что, можно было бы противопоставить любым возможным спекуляциям на этот счет действительно неоспоримую документальную картину случившегося. Такие видеопленки имеются — и среди них и та (я ее видел), которая зафиксировала происходившее в храме 29 июня (в частности, и выступление перед прихожанами милиционера, прямо противоположное рапорту начальника отделения). Существуют и записи в журнале психиатрической больницы, сделанные при приеме о. Михаила и показывающие, что ни следов избиения на нем никаких не было (тем более «увечий»), ни психотропных препаратов ему никаких не вводили. Существует, наконец, заключение контрольной врачебной комиссии, подтверждающее законность действий и, значит, диагноз врача «скорой помощи» («шизофрения, острый дебют») и необходимость принудительной госпитализации.
Все это, несомненно, будет еще предано гласности, ибо оболганный и оскорбленный приход вовсе не намерен молча глотать всю эту ложь. Мне же остается сказать по поводу всей этой собственно фактической стороны дела разве лишь еще следующее. […]

Не побоюсь поручиться: даже в случае самого несправедливого и неблагоприятного [для общины о. Георгия] решения община храма в Печатниках подчинится любому решению патриарха, даже если останется и несогласной с ним. И подчинится именно потому, что людьми этими, вопреки всем истерическим наветам фундаменталистской прессы, будто их снедает жажда во что бы то ни стало «разрушить» Русскую православную церковь и создать вместо нее «свою», «параллельную», движут совсем другие цели и стимулы. Это ведь как раз те, кто жаждет вытолкнуть их в раскол и навязать свою волю всем остальным, именно и пытаются подменить Русскую православную церковь своей — не то что даже «параллельной», а прямо ей противоположной «православно-фундаменталистской». […]
Не допустить же, чтобы Русская православная церковь превратилась в бронированный бункер русского «православного» фундаментализма, все мы, сегодняшние ее члены, можем, только оставаясь внутри, но отнюдь не выходя из нее. Даже пусть самой на общем нашем фоне малой, но все же живой и действенной своей частью. И вот этого-то больше всего как раз и боятся те, кому Церковь нужна только в одном-единственном качестве — послушного фундаменталистского стада. Оставить в целости и сохранности источник такой непрерывной духовной «заразы», такого постоянного сопротивления фундаменталистскому «огосударствлению» церковной власти, как община храма в Печатниках?..

Вот почему так усиленно и пытаются сегодня либо разогнать и уничтожить ее как единое соборное целое, либо вытолкнуть в раскол.

Вот почему именно на этом и сосредоточены сегодня все главные усилия нашего «православного» фундаментализма, именно здесь впервые с такой наглядностью и так масштабно и рискнул он себя обнаружить, так откровенно выказал свою личину.

И вот почему именно в этом — действительный общественный и общецерковный смысл сегодняшних событий вокруг общины храма в Печатниках. А вовсе не в том, что «какие-то там попы передрались», как, с легкой руки иных легковесных светских журналистов, все еще полагают, вероятно, многие.

Вот этот-то истинный смысл, эту очень серьезную общественную значимость предпринятого против общины храма в Печатниках фундаменталистского похода и важно, крайне важно, наконец, всем нам, россиянам, и верующим, и неверующим, со всей отчетливостью сегодня осознать.

Осознать, что «православный» фундаментализм — это и в самом деле, стало быть, никакой уже ныне не фантом. И отнюдь не один только газетный бандитизм.

Осознать, что «православный» фундаментализм — это сегодня вполне реальная уже и очень опасная сила, способная на прямые действия. И что действия эти она способна осуществлять именно через тех, кому и дано в Церкви право действовать.

А это значит, что «православный» фундаментализм уже и сегодня имеет весьма могущественных своих представителей в самых высоких церковных сферах. И это тоже очень важно сегодня понять и разглядеть, хотя, конечно, разобраться в тайнах не только мадридского, но и российского патриаршего двора, не менее неукоснительно и тщательно охраняемых, всегда было достаточно трудно.

Но — не безнадежно. Тем более что иные из этих эмиссаров, хотя, может быть, еще и не самые главные, весьма опрометчиво поспешили уже и сами обозначить себя в этом качестве с более чем достаточной откровенностью.

Разве, действительно, это не от архиепископа Арсения, викарного управляющего Московской епархии, получал о. Михаил все время указания, как ему себя вести и что делать в храме, куда был им направлен, о чем сам же посланец не раз и проговаривался?

Разве это не архиепископ Арсений, обладающий ныне при патриархе почти коржаковскими полномочиями (и проделавший сходный при нем путь), отказался принять для беседы прихожан храма в Печатниках, когда те об этом его просили, — без мирян-де разберемся, не их это дело (это епископ-то — о своих мирянах!)? Разве это не он заявил церковному старосте храма в Печатниках, когда тот попытался рассказать ему, что же в действительности произошло в храме: «Ну, это ваша версия, а у нас своя»?

И разве это не о. Владимир Диваков, возглавляющий канцелярию патриархии, то есть лицо тоже совершенно официальное, уже успел, не дожидаясь никаких комиссий, публично озвучить по радио «Радонеж» эту «их» версию, полностью совпадающую с клеветническими инсинуациями по тому же адресу в газетке с тем же названием?

А автор этих инсинуаций, все тот же игумен Тихон (Шевкунов), не раз уже прославивший себя своим фундаменталистским «православием» и тоже отнюдь не простой во всей этой истории «исполнитель», — разве не он со всей возможной откровенностью сформулировал и главную цель всей этой кампании: «Этот Карфаген лжи (т. е. община в Печатниках. — И. В.) должен быть разрушен!»...

Конечно, тут сразу же встает вопрос: а что патриарх? […]

Вовсю работает церковная комиссия по расследованию событий 29 июня, на заседания которой неоднократно вызывались уже и староста, и алтарники, и другие свидетели событий, направившие свои письменные показания на имя патриарха. Но, судя по тому, что разговаривают там с ними, по их рассказам, только в том стиле, который памятен всем нам по былым общественно-партийным и иным допросам и «расследованиям» коммунистических времен, а весь смысл этих бесед лишь в том, чтобы во что бы то ни стало «расколоть» допрашиваемых и заставить их признаться в заранее инкриминируемой им (неважно — существующей или несуществующей) вине, — судя по всему этому, ожидать от комиссии какой-либо объективности весьма трудно.

Другие подразделения нашего церковного и околоцерковного фундаментализма и помогающие ему структуры тоже работают, не покладая рук. Так, переданные самим приходом храма в Печатниках только в милицию и только в церковную комиссию по расследованию две копии видеопленки, зафиксировавшие происходившее в храме 29 июня и в качестве следственных материалов не подлежащие иному использованию и тем более опубликованию до конца расследования, тотчас же неизвестными путями оказались на ТВ. И специально и тенденциозно вырванные из контекста отдельные их кадры в соответствующем освещении были использованы для очередной клеветы в программах «Русский дом» и «Криминал».

Продолжают свою кампанию и фундаменталистские листки, публикуя очередные «документы» и «отклики», из коих особенно поражает своей неотличимостью от былых «сам не читал и не видел, но хочу заклеймить» перепечатанное из «Независимой газеты» сразу же и «Радонежом», и «Православной Москвой» обширное «письмо» матушки (супруги священика В. Вигилянского) и по совместительству «религиозной поэтессы» Олеси Николаевой. […]

Районная прокуратура без всяких объяснений по существу дела отказала приходу храма в Печатниках в рассмотрении его протеста по поводу очевидно лжесвидетельского характера той милицейской «справки», которая, как я уже упоминал, была послана в патриархию. Так что приходу пришлось отправлять теперь протест в следующую прокурорскую инстанцию — окружную.

Зато само отделение милиции, «задействованное» в событиях, начало, наконец, проявлять активность и прислало следователя для окончательного, видимо, приведения в непротиворечивый порядок своих отчетов о том, что же произошло на самом деле в Печатниках 29 июня этого года. […]

Но патриарх — молчит. Все еще пока молчит. Не встречался он еще и с о. Георгием, который отправил ему письмо с просьбой принять его до того, как будет вынесено о нем окончательное решение. И неизвестно, примет ли. Не приходится сомневаться, что вокруг патриарха кипит поистине лихорадочная работа, направленная на то, чтобы склонить его в «нужную» сторону. И потому-то с каждым днем и становится все очевиднее, что чудовищная, наглая провокация против храма в Печатниках — это и в самом деле вовсе не какой-то спонтанный, случайно вспыхнувший инцидент, а заранее спланированная, хорошо продуманная, а теперь — на сегодняшний час и в сегодняшней ситуации — приобретшая для нашего фундаментализма характер поистине уже и решающей попытки сломить, наконец, возродившийся в нашей Церкви живой, творческий дух православия — дух живой, деятельной любви, веры и свободы, мешающий нашим «великим инквизиторам» от фундаменталистского «православия» окончательно подмять ее под себя.

Оттого-то и мобилизовано ныне для этого всё и вся.

Оттого-то срочно набранная очередная когорта «православных» батюшек-«подписантов» и вопиет опять громогласно к патриарху, со слезами моля его исторгнуть, наконец, из Церкви этого зарвавшегося вождя новой тоталитарной секты, применяющей психотропные средства...

Всего полгода назад, в 90-м номере «Континента», я позволил себе предложить вниманию читателя в числе других материалов, посвященных 175-летию со дня рождения Достоевского, и свои «Два этюда о Достоевском». И во втором из них («От Шигалева — к Великому Инквизитору») попытался показать, что в «Братьях Карамазовых» Достоевский предугадал возможность появления (уже после неизбежного крушения социалистической шигалевщины, которая, предчувствовал он, выстроит-таки, видимо, на какое-то время в России и в мире свою социалистически-атеистическую «вавилонскую башню») нового и еще более опасного социального режима — нового псевдорелигиозного «муравейника» Великого Инквизитора, который освятит свое дьявольское царство именем Христа: «И тогда уже мы и достроим их башню... и солжем, что во имя Твое»... И я писал тогда в этой связи, что поразительное это предупреждение Достоевского еще вчера могло казаться всего лишь вольной художественной фантазией и метафорой, но уже «сегодня, когда мы живем в посткоммунистической России и наблюдаем, как на духовную жажду людей, обманутых миражом социалистической идеи и потянувшихся к религии, официальная Церковь отвечает все более мощным, жадным и торопливым сращением с господствующей властью номенклатурно-криминальной мафии», — уже сегодня эта «метафора» начинает «все громче и тревожнее звучать тем колоколом, который завтра, может быть, будет звонить по всем нам...»

Похоже, что сегодня, в сентябре 1997 года, мне остается лишь повторить эти слова — и, увы, уже с куда большим основанием. […]

А это значит, что и в самом деле, дорогие сограждане, пора бить самую громкую тревогу во все колокола.

И раньше всего — в церковный колокол. Иначе уже завтра он и в самом деле может начать звонить уже по всем нам — и верующим, и неверующим.

«Континент», 2011, № 149 (1997, № 3 (93))

[…]

И он не заставил себя долго ждать — родной наш, доморощенный наш «православный» фундаментализм, рожденный такой дразнящей, так остро будоражащей возможностью стать чуть ли не государственной духовно-идеологической властью в стране!

Конечно, для этого ему нужно было прежде всего, чтобы вся Церковь в целом стала по своему духу однородной и ему покорной. Но ведь что для этого требовалось? Богатый международный опыт (и не только он) подсказывал: прежде всего — впечатляющий образ врага, жаждущего гибели Церкви и тем способного мобилизовать и сплотить ее воедино против себя. А вот уж из-за чего дело никак не грозило застопориться! Да их хоть пруд пруди уже вокруг было — всех этих протестантских, католических и прочих прозелитистов, сбежавшихся из-за разных рубежей на дармовщинку объявленной в России свободы совести — отнимать хлеб насущный у родной Церкви на собственной ее, канонической ее территории!.. А сколько нахлынуло в Церковь разного рода неообновленцев, которые принялись толковать о каком-то творческом духе православия и возмечтали не просто приходить в храм на службы и требы, а еще и жить какой-то совместной, общинной христианской жизнью братства и любви, заниматься миссионерством, обращать в православие все новых и новых — и притом молодых по преимуществу — россиян! От них-то более всего и исходила угроза, что искомому сплочению церковного люда в единое фундаменталистское церковное «стадо» будет оказано упорное сопротивление. А ведь только его общей «соборной» мощью и можно было пытаться загипнотизировать государство и пробовать повести за собою всю страну, униженную и духовно растоптанную победившим Западом... К ногтю же их всех, этих носителей латинских, неообновленческих и прочих ересей — нещадно обличать, гнать и травить их всех как злейших врагов Церкви, готовящих ей гибель!..

Необходимое идеологическое оснащение для этого?

Но ведь и здесь мировой опыт фундаментализма тоже не оставляет без помощи! Просто нужно взять самые святые, самые дорогие и для верующего, и вообще для российского человека понятия и ценности и начать всеми способами убеждать общество, что именно означенные враги Церкви и выступают их кощунственными отрицателями и разрушителями… […]

Впрочем, если читатель, не слишком знакомый со всей этой материей, сам пожелает убедиться, что набросанная мною жутковатая эта картинка вовсе не плод фантазии, а самая доподлинная реальность, пусть заглянет он тогда в газеты «Радонеж», «Русь державная», «Русский вестник», «Православная Москва», в выпуски брошюрок «Антихрист в Москве», «Православие или смерть», «Сети обновленного православия»; пусть послушает он радио «Радонеж» и посмотрит по ТВ хотя бы несколько выпусков передачи «Русский дом». Он быстро опробует здесь полный набор всех дежурных блюд нашей «православной» фундаменталистской кухни. От систематических обливаний грязью убитого за свою православную веру отца Александра Меня, этого «зачинщика» всего нашего «церковного модернизма», — до столь же безграмотных и не менее характерных «разоблачений» зачисляемого (когда требуется) по тому же разряду знаменитого православного богослова и проповедника митрополита Антония (Блума). От духовной реабилитации и чуть ли не канонизации «святого старца» Распутина, «спасавшего» Россию, до духовного же изничтожения всяческих Соловьевых, Булгаковых и Бердяевых, Россию «губивших». От непрерывных истерик по поводу латинянских и прочих еретических экспансий и вообще всемирного жидомасонского заговора против России (с печатанием составленных по соответствующим «агентурным данным» поименных списков нынешних тайных российских жидомасонов) до, конечно же, постоянных и особо поносных потоков всяческой лжи по поводу «неообновленческих» и «сектантских» столичных храмов святых Косьмы и Дамиана (священники Александр Борисов и Георгий Чистяков) и Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках (о. Георгий Кочетков). Их тысячные приходы, известные во всем мире своей творчески активной христианской жизнью и по всей России имеющие многочисленных сторонников, — это и есть ведь сегодня едва ли не главная для нашего фундаментализма преграда к тому, чтобы подмять под себя всю Церковь.

Заметьте — я говорю ведь вовсе не о нормальной церковной полемике со священниками Георгием Кочетковым, Александром Борисовым или Георгием Чистяковым по поводу, например, частичной русификации в их храмах богослужебных текстов, связанной с особыми миссионерскими задачами их приходов, или по поводу каких-то иных — того же рода — особенностей их литургической практики, никогда, впрочем, не выставляемых в качестве эталона для всей Церкви. И уж тем более — в качестве требований какой-то всеобщей в ней реформы. […]

Но если бы речь шла именно о таких [– серьезных —] обсуждениях и спорах!.. Нет, перед нами «полемика», при которой из каждого слова так и брызжет яд ненависти к оппоненту (своему брату по Церкви, а то даже и по прямому священническому в ней служению)! Это «полемика», которая ведется на уровне только таких квалификаций, как «вожак и его стая», «антицерковная деятельность», «доносчики и клеветники» (к тому же «по преимуществу люди еврейской национальности»), «еретики», «заговорщики», «клятвопреступники», «философия богоотступничества или подновленного язычества», «христопродавцы», «околоцерковные хулиганы и уголовники, поставившие себе только одну цель — разрушение Церкви», «ослепленная и озлобленная толпа», «ведомая» и «подзуживаемая» своим «вожаком», проповедником «раскольнической ереси», — и т. д., и т. п. И приходится признать, что в этом отношении от таких «профессионалов» нынешней «православной» (фундаменталистской) «гласности», как, к примеру, вчерашний обозреватель советского ТВ, а ныне ведущий программы «Русский дом» г. Крутов, не так уж сильно отличаются и такие вчерашние интеллигенты, а ныне священники, как, к примеру, гг. В. Асмус или В. Вигилянский.

Скажите-ка: может быть, кто-нибудь из них (равно как и любой другой «полемист»), раз уж так беспокоит их происходящее в обличаемых ими храмах, воспользовался постоянно обращаемыми к ним из этих храмов приглашениями самим побывать там? Может быть, кто-то из них совершил-таки столь, казалось бы, нормальный, естественный, отнюдь не героический поступок — побывал на службах у того же о. Георгия Кочеткова, посмотрел и послушал, как они проходят, познакомился с прихожанами, порасспрашивал их о жизни прихода и, главное, попробовал по-братски, то есть с презумпцией доверия к искренности собеседника и любви к нему, как и положено между собою христианам (тем более священникам), поговорить с самим отцом Георгием, лично обсудить с ним спорные проблемы, попытаться переубедить, а то даже и усовестить его, если уж это покажется нужным? И только после этого и принимать на себя ответственность давать ему и его храму какие-то квалификации в печати, по радио или на ТВ?..

Заверяю — вопрос чисто риторический. А потому и имею право — и даже обязан — квалифицировать всю эту «полемику» именно так, как я ее квалифицирую. Сколь бы, предположим, субъективно искренни ни были те же священники В. Вигилянский или В. Асмус в своем религиозном рвении и в своем несогласии с теми или иными действиями и мнениями священников Георгия Кочеткова, Александра Борисова или Георгия Чистякова, всегда, повторяю, выражавших готовность к личным встречам со своими оппонентами и к обсуждению с ними всех их возражений и аргументов.

Но и я ведь вовсе не с этими их аргументами и собственно богословскими мнениями здесь спорю. Для этого есть много других возможностей, и тот же журнал «Континент» всегда открыт для таких обсуждений и не раз публично приглашал на свои страницы любых оппонентов того же о. Георгия для серьезного, спокойного, незаушательского изложения своих возражений по существу и даже для прямой беседы с ним за одним круглым столом. Только и в этом случае никто почему-то так и не пожелал нашим предложением воспользоваться... […]

4

И все-таки, — может усомниться, пожалуй, иной читатель, мало знакомый с нашей церковной жизнью, — не слишком ли я преувеличиваю? Пусть даже иные авторы всего того газетного, радио- и ТВ-непотребства, о котором я пишу, и вправду обуреваемы фундаменталистскими страстями и планами, но ведь мало ли, в конце концов, всякой чуши и самой злобной непотребщины и вообще выливается на нас в наше плюралистическое время со страниц нашей плюралистической прессы?

Все ведь это, в конце концов, лишь слова, слова, слова… […]

Но как бы не так. Не забудем, в какой стране мы живем и из какой страны нынешняя наша страна вместе со всеми нами и с нашей Церковью вышла. Неужели можно предположить, что наши отважные трубадуры фундаменталистского топора, еще каких-нибудь десять лет назад неслышно сидевшие по своим углам, осмелились бы даже на самые скромные свои эскапады без одобрения и поддержки своего начальства — и не только негласной? Неужели можно думать, что, когда на книжных прилавках церковных магазинов и множества московских храмов вы непременно находите ту же газету «Радонеж», вовсе не являющуюся официальным церковным изданием, это делается без всякого ведома Московской патриархии?

Разумеется, это еще не самое страшное. Но, дорогие мои соотечественники, — ведь в том-то и дело, что и головы начали уже лететь — если не физически, то церковно-административно. А этого вполне достаточно — времена ведь тоже сегодня изменились. Да и лиха беда начало. Я лично, например, очень удивлюсь, если, в конце концов, отыщется-таки след убийц о. Александра Меня. Но совсем не удивлюсь, если он потянется именно в фундаменталистское какое-нибудь укрывище. Всякому слову соответствует и свое дело. А за делами, соответствующими фундаменталистским словам, дело тоже давно уже не стоит.

Или вы, может быть, сочтете, что когда осенью прошлого года всемирно известного нашего иконописца архимандрита Зинона, создателя школы современной русской иконописи, получившего за это Государственную премию России (и пожертвовавшего, кстати, ее именно общине «кочетковцев» — этой «озлобленной» толпе «разрушителей Церкви»), запретили в священнослужении и выгнали вместе с братией из его монастыря только за то, что он позволил католическим гостям, приехавшим к нему из Италии учиться православной иконописи, отслужить, как они просили, литургию и причастился вместе с ними, — может быть, вы сочтете, что факт этот, поразивший весь мир, никакого отношения к нашей теме не имеет? И акцию эту произвели какие-то доброхоты и волонтеры из околоцерковных газетных листков, а не прямое церковное начальство?

А когда в начале 1997 года в Херсоне были сначала тоже запрещены в священнослужении, а затем вовсе извержены из сана протоиерей Иоанн Замараев, еще три священника и протодиакон Сретенского храма, община которого — самая крупная и самая молодая в городе, — что, вы думаете, вменялось им в вину? Да именно то, что и здесь, в Москве, вызывает одну только бешеную ненависть нашего фундаменталистского «православия», — то, что херсонские «неообновленцы» эти тоже осмелились осуществить перевод богослужения на более понятный язык и постарались сделать так, чтобы участие прихожан, особенно молодых, и в богослужении и вообще в церковной жизни стало более полным, пронизанным духом более сознательной и свободной церковной соборности, братской любви и общинной активности.

И что же, весь этот тоже чисто фундаменталистский разгром снова учинило никакое не священноначалие и Московская патриархия никакого отношения к нему опять-таки не имела? Так же, как ни при чем она была и в 1994 году, когда была расформирована тысячная (!) община храма Сретения иконы Владимирской Божьей Матери бывшего Сретенского монастыря и вместе с ее священником о. Георгием Кочетковым фактически выгнана в соседний храм Успения в Печатниках, который уже имел свою общину и где все еще обитал тогда Музей морского флота? Причем не было там и ни одного приходского помещения, где можно было бы продолжить работу огласительного училища, Высшей православной школы, православной гимназии, детского сада, приходской библиотеки, иконописной мастерской и воскресной школы, которые тоже были буквально вышвырнуты из помещений бывшего монастыря, где они до того располагались, — с выкидыванием со второго этажа икон и книг...

Разумеется, того, на что рассчитывали и чего с тайным вожделением ждали и вдохновители, и особенно исполнители всей этой грубой провокации во главе с игуменом Тихоном (Шевкуновым), поселившиеся в освобожденном для них монастыре, не произошло. «Раскольники» не ушли в раскол, отец Георгий и его община подчинились распоряжениям священноначалия и принялись обживать новый храм, освобождая его постепенно от пришельцев и приводя в пригодный для богослужений вид. Так что теперь, через три с половиной года, и его можно, наконец, тоже попытаться отнять. Тем более что община не только, оказывается, не уменьшилась, но разрослась уже до двух с лишним тысяч прихожан, а религиозно-просветительская и катехизаторская работа братства, сумевшего-таки отыскать новые помещения (для их приобретения люди жертвовали, как во время войны, последним — вплоть до обручальных колец), обрела еще больший размах, и теперь уже только вновь приводимых в Церковь стало до тысячи человек в год! Как же можно такое и дальше еще терпеть?!

5

И вот была предпринята новая грандиозная провокация, обернувшаяся в конце концов трагедией. […]

В течение нескольких последних лет о. Георгий и церковный совет его храма настойчиво просили патриархию снять негласный запрет на рукоположение в священники и диаконы нескольких давно подготовленных к этому кандидатов от общины и братства «Сретенье» — для дальнейшего их служения в храме, имеющем такую громадную общину. Это могло бы существенно облегчить чрезвычайно напряженную ситуацию с богослужениями, когда о. Георгию (страдающему тяжелой формой диабета) все приходилось делать одному и только причащать на каждой службе не менее трехсот-четырехсот, а по праздникам и по семьсот-восемьсот, а то и по тысяче прихожан. Ситуация в Москве, где и в куда менее многолюдных храмах служат обычно по два, если не по три-четыре священника, просто беспрецедентная!

Но все эти долгие годы церковное начальство никак не внимало таким просьбам. Пока, наконец, несколько месяцев назад, 23 апреля 1997 года (в Страстную среду!) не был прислан вдруг в храм Успенья в качестве второго священника (без всяких, разумеется, предварительных бесед на эту тему с настоятелем и приходским советом) молодой, только что рукоположенный о. Михаил Дубовицкий. Случилось даже не то, чего всегда опасались «раскольники и смутьяны», — что патриархия сама пришлет им человека, не только плохо знакомого, вероятнее всего, с особенностями службы и общинной жизни в их приходе, но к тому же еще и заранее недоброжелательно к ним настроенного. Реальность оказалась еще хуже: прислали человека (расположенного к тому же, как обнаружилось позднее, к душевным отклонениям) с новой — прямой и очевидной — провокационной миссией.

Разумеется, я не присутствовал, когда о. Михаил получал наставления от пославшего его в Печатники начальства. А потому не могу предлагать читателю это утверждение как достоверно известный мне факт — равно как и придавать такой статус и некоторым другим вещам, о которых придется говорить. И я хорошо помню русскую пословицу: «Не пойман — не вор».

Но я прожил достаточно долгую жизнь, захватив и сталинские времена, и хрущевскую оттепель, и застой, когда был разгромлен, в частности, «Новый мир» А. Твардовского, где я тогда работал. И жизнь эта многому меня научила. А потому и беру на себя ответственность высказать то, в чем не позволяет мне сомневаться весь опыт моей жизни и о чем говорить будет уже совсем не актуально, когда архивные разыскания каких-нибудь потомков наших, может быть, и раскроют некоторые тайные механизмы сегодняшних событий. Да неужели и вообще кто-то может всерьез предположить, чтобы молодой священник, только что окончивший провинциальную Курскую духовную семинарию и вдруг направленный в самый крупный московский приход, сам, на свой собственный страх и риск, осмелился бы с первых же дней своей службы в известном во всем мире храме, на виду у сотен людей грубо прерывать настоятеля во время богослужения, делать ему замечания во время проповеди, не выполнять его указаний по ведению службы, читать вслух прихожанам, не внимая его предупреждениям, сомнительного происхождения околоцерковную литературу явно подстрекательского содержания, отказываться причащать исповеданных настоятелем прихожан и, наконец, отказаться признать действительность и самих совершаемых настоятелем евхаристических таинств? И даже и вообще отказаться причащаться вместе с общиной? Иными словами — делать все, что явно призвано было вызвать в храме какой-нибудь громкий скандал, за который можно было бы уцепиться, чтобы начать репрессии. Этого ведь только и ждали фундаменталистские листки и радиоголоса, уже начавшие кричать о том, как «травят» в «сектантском» храме «православного» батюшку, желающего служить по «канонам»...

К счастью, уже наученная прежним горьким опытом община быстро поняла, чего от нее ожидают. И не поддалась ни на одну из этих провокаций, продолжая относиться к о. Михаилу с предельной лояльностью и пытаясь всячески его облагоразумить. Так что, в конце концов, всем стало достаточно ясно, что миссия его явно проваливается. И на горизонте даже замаячила «угроза», что патриарх, всегда опасавшийся церковных нестроений, как раз, может быть, и отзовет о. Михаила, что не могло, естественно, не всполошить вдохновителей всего этого безобразия, у которых добыча, похоже, уходила из рук... Значит — требовалось какое-то резкое движение.

И вот 29 июня, в день Всех русских святых, о. Михаил опять не пожелал выполнять указания настоятеля, а затем вообще отказался продолжать ведение службы и попытался выбежать во всем облачении на улицу (для чего — догадаться уже было нетрудно, учитывая, что в двух шагах от храма в Печатниках расположен тот самый Сретенский монастырь, откуда под руководством его игумена Тихона (Шевкунова) несколько лет назад были вышвырнуты прихожане о. Георгия и братство «Сретенье» и откуда с самого начала службы о. Михаила в Успенском храме к нему постоянно прибывала «группа поддержки», о чем фундаменталистские листки и радиоголоса даже и не стеснялись сообщать со всей откровенностью). Когда же о. Михаилу предложили сначала снять облачение, а потом уже уходить из храма, он, попытавшись еще несколько раз выйти из храма, отправился, в конце концов, в алтарь и, пользуясь тем, что царские врата были закрыты и собиравшиеся на литургию прихожане (дело происходило в промежутке между утреней и литургией) не могут видеть, что там происходит, стал там бесчинствовать и кричать, что к нему применяют насилие (хотя никто и пальцем его не тронул), требуя вызова милиции. Что и было сделано. […]

Милиция, вызванная по требованию самого о. Михаила, прибыла, но тут же убедилась, что никакого насилия над ним не совершается, но что сам батюшка как раз «несколько не в себе». О чем старший лейтенант, возглавлявший наряд, лично и объявил прихожанам, выйдя к ним из алтаря. Наконец, кто-то вызвал-таки «скорую психиатрическую помощь», и врач ее действительно зафиксировал состояние острого психоза, требующее немедленной принудительной госпитализации, которая под наблюдением милиции (и под крики «группы поддержки», тотчас прибывшей из соседнего монастыря, о том, что «православного батюшку убивают») и была проведена в присутствии сотен прихожан, с ужасом наблюдавших за происходившим и молившихся о несчастном о. Михаиле, так страшно кем-то «использованном»... Он был доставлен в 14-ю психиатрическую больницу, где его осмотрели и госпитализировали и откуда поздно вечером (когда он несколько успокоился и был признан более не нуждающимся в госпитализации) его, по усиленным настояниям делегации, за ним прибывшей, отпустили вместе с нею домой.
И вот — новый, хотя явно еще не финальный, акт этой драмы. На следующий день «практически здоровый» (как сообщило ТВ г. Крутова) о. Михаил оказался почему-то (уже дома) в тяжелейшем состоянии, вызванный частный врач (не психиатр) заподозрил симптомы явной передозировки введенных, судя по всему, о. Михаилу каких-то сильных психотропных препаратов; он был отправлен в больницу (но опять почему-то не психиатрическую) к известному врачу-священнику г. Берестову, который уже через два дня выступил в программе у г. Крутова и заявил об обнаруженных на о. Михаиле следах сильных «избиений». Прочие органы «православного» фундаментализма тоже подняли, разумеется, новую мощную волну клеветы на о. Георгия и его приход, оповещая мир о том, что «неообновленцы» приступили к «уголовным методам»: избили (!) в алтаре (!!) священника (!!!), нанеся ему «тяжкие увечья» (!!!!), и не гнушаются, оказывается, как в былые советские времена, запихивать здоровых людей в психушки и т. п. По срочному запросу (от 1 июля) архиепископа Арсения, викария Московской епархии, управляющего ее делами, в тот же день был направлен в патриархию подписанный начальником отделения милиции (высылавшего 29 июня наряд) грубо состряпанный лжесвидетельский рапорт о якобы имевшей место драке в алтаре между о. Михаилом и о. Георгием; рапорт на следующий же день поступил на стол к патриарху, и соответственно проинформированный святейший тут же подписал распоряжение и указ о запрещении о. Георгия (до завершения расследования) в священнослужении и отстранении его от обязанностей настоятеля. И только 11 июля была назначена, наконец, и комиссия по расследованию, состоящая почти сплошь из давних рьяных «доброжелателей» прихода. Не потому ли об образовании этой комиссии о. Георгию и общине храма в Печатниках было сообщено тоже только еще через десять дней?..

6

Авторы всей этой клеветы и лжесвидетельского милицейского рапорта, на основе которых и были наложены на о. Георгия и его приход превентивные запреты, еще будут, я уверен, стоять у позорного столба. Ибо есть не только десятки живых очевидцев свершившейся драмы, готовых дать под церковной и любой другой присягой свои показания, напрочь опровергающие всю эту ложь, но существует, к счастью, и неоспоримое документальное свидетельство о событиях 29 июня. Уже после первых опытов общения с о. Михаилом, когда стало ясно, с какой целью он прибыл в храм Успения и чего можно в связи с этим ожидать, о. Георгий и церковный совет решили неукоснительно фиксировать на видеопленке ход всех служб в храме — дабы, случись что, можно было бы противопоставить любым возможным спекуляциям на этот счет действительно неоспоримую документальную картину случившегося. Такие видеопленки имеются — и среди них и та (я ее видел), которая зафиксировала происходившее в храме 29 июня (в частности, и выступление перед прихожанами милиционера, прямо противоположное рапорту начальника отделения). Существуют и записи в журнале психиатрической больницы, сделанные при приеме о. Михаила и показывающие, что ни следов избиения на нем никаких не было (тем более «увечий»), ни психотропных препаратов ему никаких не вводили. Существует, наконец, заключение контрольной врачебной комиссии, подтверждающее законность действий и, значит, диагноз врача «скорой помощи» («шизофрения, острый дебют») и необходимость принудительной госпитализации.
Все это, несомненно, будет еще предано гласности, ибо оболганный и оскорбленный приход вовсе не намерен молча глотать всю эту ложь. Мне же остается сказать по поводу всей этой собственно фактической стороны дела разве лишь еще следующее. […]

Не побоюсь поручиться: даже в случае самого несправедливого и неблагоприятного [для общины о. Георгия] решения община храма в Печатниках подчинится любому решению патриарха, даже если останется и несогласной с ним. И подчинится именно потому, что людьми этими, вопреки всем истерическим наветам фундаменталистской прессы, будто их снедает жажда во что бы то ни стало «разрушить» Русскую православную церковь и создать вместо нее «свою», «параллельную», движут совсем другие цели и стимулы. Это ведь как раз те, кто жаждет вытолкнуть их в раскол и навязать свою волю всем остальным, именно и пытаются подменить Русскую православную церковь своей — не то что даже «параллельной», а прямо ей противоположной «православно-фундаменталистской». […]
Не допустить же, чтобы Русская православная церковь превратилась в бронированный бункер русского «православного» фундаментализма, все мы, сегодняшние ее члены, можем, только оставаясь внутри, но отнюдь не выходя из нее. Даже пусть самой на общем нашем фоне малой, но все же живой и действенной своей частью. И вот этого-то больше всего как раз и боятся те, кому Церковь нужна только в одном-единственном качестве — послушного фундаменталистского стада. Оставить в целости и сохранности источник такой непрерывной духовной «заразы», такого постоянного сопротивления фундаменталистскому «огосударствлению» церковной власти, как община храма в Печатниках?..

Вот почему так усиленно и пытаются сегодня либо разогнать и уничтожить ее как единое соборное целое, либо вытолкнуть в раскол.

Вот почему именно на этом и сосредоточены сегодня все главные усилия нашего «православного» фундаментализма, именно здесь впервые с такой наглядностью и так масштабно и рискнул он себя обнаружить, так откровенно выказал свою личину.

И вот почему именно в этом — действительный общественный и общецерковный смысл сегодняшних событий вокруг общины храма в Печатниках. А вовсе не в том, что «какие-то там попы передрались», как, с легкой руки иных легковесных светских журналистов, все еще полагают, вероятно, многие.

Вот этот-то истинный смысл, эту очень серьезную общественную значимость предпринятого против общины храма в Печатниках фундаменталистского похода и важно, крайне важно, наконец, всем нам, россиянам, и верующим, и неверующим, со всей отчетливостью сегодня осознать.

Осознать, что «православный» фундаментализм — это и в самом деле, стало быть, никакой уже ныне не фантом. И отнюдь не один только газетный бандитизм.

Осознать, что «православный» фундаментализм — это сегодня вполне реальная уже и очень опасная сила, способная на прямые действия. И что действия эти она способна осуществлять именно через тех, кому и дано в Церкви право действовать.

А это значит, что «православный» фундаментализм уже и сегодня имеет весьма могущественных своих представителей в самых высоких церковных сферах. И это тоже очень важно сегодня понять и разглядеть, хотя, конечно, разобраться в тайнах не только мадридского, но и российского патриаршего двора, не менее неукоснительно и тщательно охраняемых, всегда было достаточно трудно.

Но — не безнадежно. Тем более что иные из этих эмиссаров, хотя, может быть, еще и не самые главные, весьма опрометчиво поспешили уже и сами обозначить себя в этом качестве с более чем достаточной откровенностью.

Разве, действительно, это не от архиепископа Арсения, викарного управляющего Московской епархии, получал о. Михаил все время указания, как ему себя вести и что делать в храме, куда был им направлен, о чем сам же посланец не раз и проговаривался?

Разве это не архиепископ Арсений, обладающий ныне при патриархе почти коржаковскими полномочиями (и проделавший сходный при нем путь), отказался принять для беседы прихожан храма в Печатниках, когда те об этом его просили, — без мирян-де разберемся, не их это дело (это епископ-то — о своих мирянах!)? Разве это не он заявил церковному старосте храма в Печатниках, когда тот попытался рассказать ему, что же в действительности произошло в храме: «Ну, это ваша версия, а у нас своя»?

И разве это не о. Владимир Диваков, возглавляющий канцелярию патриархии, то есть лицо тоже совершенно официальное, уже успел, не дожидаясь никаких комиссий, публично озвучить по радио «Радонеж» эту «их» версию, полностью совпадающую с клеветническими инсинуациями по тому же адресу в газетке с тем же названием?

А автор этих инсинуаций, все тот же игумен Тихон (Шевкунов), не раз уже прославивший себя своим фундаменталистским «православием» и тоже отнюдь не простой во всей этой истории «исполнитель», — разве не он со всей возможной откровенностью сформулировал и главную цель всей этой кампании: «Этот Карфаген лжи (т. е. община в Печатниках. — И. В.) должен быть разрушен!»...

Конечно, тут сразу же встает вопрос: а что патриарх? […]

Вовсю работает церковная комиссия по расследованию событий 29 июня, на заседания которой неоднократно вызывались уже и староста, и алтарники, и другие свидетели событий, направившие свои письменные показания на имя патриарха. Но, судя по тому, что разговаривают там с ними, по их рассказам, только в том стиле, который памятен всем нам по былым общественно-партийным и иным допросам и «расследованиям» коммунистических времен, а весь смысл этих бесед лишь в том, чтобы во что бы то ни стало «расколоть» допрашиваемых и заставить их признаться в заранее инкриминируемой им (неважно — существующей или несуществующей) вине, — судя по всему этому, ожидать от комиссии какой-либо объективности весьма трудно.

Другие подразделения нашего церковного и околоцерковного фундаментализма и помогающие ему структуры тоже работают, не покладая рук. Так, переданные самим приходом храма в Печатниках только в милицию и только в церковную комиссию по расследованию две копии видеопленки, зафиксировавшие происходившее в храме 29 июня и в качестве следственных материалов не подлежащие иному использованию и тем более опубликованию до конца расследования, тотчас же неизвестными путями оказались на ТВ. И специально и тенденциозно вырванные из контекста отдельные их кадры в соответствующем освещении были использованы для очередной клеветы в программах «Русский дом» и «Криминал».

Продолжают свою кампанию и фундаменталистские листки, публикуя очередные «документы» и «отклики», из коих особенно поражает своей неотличимостью от былых «сам не читал и не видел, но хочу заклеймить» перепечатанное из «Независимой газеты» сразу же и «Радонежом», и «Православной Москвой» обширное «письмо» матушки (супруги священика В. Вигилянского) и по совместительству «религиозной поэтессы» Олеси Николаевой. […]

Районная прокуратура без всяких объяснений по существу дела отказала приходу храма в Печатниках в рассмотрении его протеста по поводу очевидно лжесвидетельского характера той милицейской «справки», которая, как я уже упоминал, была послана в патриархию. Так что приходу пришлось отправлять теперь протест в следующую прокурорскую инстанцию — окружную.

Зато само отделение милиции, «задействованное» в событиях, начало, наконец, проявлять активность и прислало следователя для окончательного, видимо, приведения в непротиворечивый порядок своих отчетов о том, что же произошло на самом деле в Печатниках 29 июня этого года. […]

Но патриарх — молчит. Все еще пока молчит. Не встречался он еще и с о. Георгием, который отправил ему письмо с просьбой принять его до того, как будет вынесено о нем окончательное решение. И неизвестно, примет ли. Не приходится сомневаться, что вокруг патриарха кипит поистине лихорадочная работа, направленная на то, чтобы склонить его в «нужную» сторону. И потому-то с каждым днем и становится все очевиднее, что чудовищная, наглая провокация против храма в Печатниках — это и в самом деле вовсе не какой-то спонтанный, случайно вспыхнувший инцидент, а заранее спланированная, хорошо продуманная, а теперь — на сегодняшний час и в сегодняшней ситуации — приобретшая для нашего фундаментализма характер поистине уже и решающей попытки сломить, наконец, возродившийся в нашей Церкви живой, творческий дух православия — дух живой, деятельной любви, веры и свободы, мешающий нашим «великим инквизиторам» от фундаменталистского «православия» окончательно подмять ее под себя.

Оттого-то и мобилизовано ныне для этого всё и вся.

Оттого-то срочно набранная очередная когорта «православных» батюшек-«подписантов» и вопиет опять громогласно к патриарху, со слезами моля его исторгнуть, наконец, из Церкви этого зарвавшегося вождя новой тоталитарной секты, применяющей психотропные средства...

Всего полгода назад, в 90-м номере «Континента», я позволил себе предложить вниманию читателя в числе других материалов, посвященных 175-летию со дня рождения Достоевского, и свои «Два этюда о Достоевском». И во втором из них («От Шигалева — к Великому Инквизитору») попытался показать, что в «Братьях Карамазовых» Достоевский предугадал возможность появления (уже после неизбежного крушения социалистической шигалевщины, которая, предчувствовал он, выстроит-таки, видимо, на какое-то время в России и в мире свою социалистически-атеистическую «вавилонскую башню») нового и еще более опасного социального режима — нового псевдорелигиозного «муравейника» Великого Инквизитора, который освятит свое дьявольское царство именем Христа: «И тогда уже мы и достроим их башню... и солжем, что во имя Твое»... И я писал тогда в этой связи, что поразительное это предупреждение Достоевского еще вчера могло казаться всего лишь вольной художественной фантазией и метафорой, но уже «сегодня, когда мы живем в посткоммунистической России и наблюдаем, как на духовную жажду людей, обманутых миражом социалистической идеи и потянувшихся к религии, официальная Церковь отвечает все более мощным, жадным и торопливым сращением с господствующей властью номенклатурно-криминальной мафии», — уже сегодня эта «метафора» начинает «все громче и тревожнее звучать тем колоколом, который завтра, может быть, будет звонить по всем нам...»

Похоже, что сегодня, в сентябре 1997 года, мне остается лишь повторить эти слова — и, увы, уже с куда большим основанием. […]

А это значит, что и в самом деле, дорогие сограждане, пора бить самую громкую тревогу во все колокола.

И раньше всего — в церковный колокол. Иначе уже завтра он и в самом деле может начать звонить уже по всем нам — и верующим, и неверующим.

«Континент», 2011, № 149 (1997, № 3 (93))

Фрагмент второй «беседы» со свящ. Георгием Кочетковым в Новоспасском монастыре (документ)

Прим. ред.: Члены комиссии часто говорят в два-три голоса, перебивая о. Георгия, поэтому большинство его ответов не закончены, часто предложения обрываются на полуслове.

Кто-то: Вы не доверяете комиссии?

О. Георгий: Комиссия, к сожалению, тенденциозна. Если бы она была объективной, конечно, стоило бы это разбирать.

Кто-то: Тенденциозна?

О. Георгий: Да, это так. Я не понимаю, почему комиссия так уверена, что было избиение, унижение священника, отправка в психиатрическую больницу здорового человека...

Кто-то: Документы.

О. Георгий: Документов нет.

Кто-то: Видеофильм.

О. Георгий: Видеофильм не говорит об этом нисколько.

Кто-то: Все очевидно.

О. Георгий: Это вам очевидно, потому что вы там не были, и вы видите теми глазами, которыми вам хочется видеть. И до того, как вы видели эти пленки, вы были в этом уверены, поэтому вы просто подгоняете под готовый ответ. Это и называется тенденциозность.

Кто-то: Вы все время оправдываетесь..

О. Георгий: Я не оправдываюсь. А что мне оправдываться?

Кто-то: Это Ваше мнение.

О. Георгий: Ну, а это — Ваше мнение. У каждого свое мнение

(вопрос не слышен)

О. Георгий: Вообще-то говоря, оно просматривается. Ведь люди выражают себя.

Прот. Владислав Цыпин: Вы с самого начала говорите, что мы тенденциозны. При том Вы же ясно выдаете, что Вы не считаете его больным. Если бы он был совершенно больным, речь бы шла сейчас о том, что кто-то кого-то обидел? Кому-то помешал? Тогда бы естественно вся наша скорбь была бы о состоянии его здоровья. Но ни Вы, ни мы, ни ваши прихожане, не ставят во главу угла его здоровье, когда продолжают его самым жестким образом обвинять. По отношению к совершенно больным так не поступают.

О. Георгий: И правильно. Ну, во-первых, есть разные болезни. Есть невменяемость, есть недееспособность, есть совершенно разные формы душевных болезней. Среди нас в трамвае, в поезде едет много душевнобольных людей. Это не значит, что они невменяемы и недееспособны. Так вот, мы были абсолютно уверены до 29 числа, даже до алтарной части, я был абсолютно уверен, что это была очередная провокация, как это было каждый день. Почему еще я не писал рапорт? Потому что это была для меня повседневная ситуация. Только проявилась еще душевная болезнь и его отправили по настоянию врача в психбольницу. Все. Это неприятно, но я не пытался из этого сделать шум. Да, вы правы: потому что все провокатора видели перед собой, а вот когда он сам на провокации своей споткнулся, и врач определил это как острый психоз и потребовал госпитализации, к этому добавилась еще и патология. Но мы не специалисты...

Кто-то: Это Ваше мнение.

О. Георгий: Это мнение врача-специалиста.

Кто-то: (с нажимом) Это Ваше мнение.

О. Георгий: Это мнение врача-специалиста.

Кто-то: Врач был приглашен.

О. Георгий: Повторяю. Он был приглашен, когда было...

Кто-то: Он был приглашен.

О. Георгий: Потому что все слышали — человек ведет себя совершенно неподобно, начинает срывать службу, читать параллельно со всеми неизвестно что, ведет себя совершенно неадекватно, потом начинается ор и крик. Когда всем ясно просто по слуху, что ничего не происходит, никаких инцидентов нет, тогда уже естественно возникает вопрос о его здоровье. Это нормально.

Прот. Владислав Цыпин: Кого Вы считаете главным виновником? Отца Mиxaилa?

О. Георгий: Нет, я думаю, что проблема была в том...

Прот. Владислав Цыпин: По-вашему, это все пустяк?

О. Георгий: Инцидент не пустяк, с этим я совершенно согласен.

(несколько голосов сразу)

О. Георгий: Я думаю, не будь всей этой провокационной деятельности «Радонежа», Сретенского монастыря, могло бы все быть по-другому.