На днях очередную лекцию в клубе “Событие” (в Москве, а затем в Твери) прочел историк из Петербурга Кирилл Михайлович Александров, недавно защитивший в Институте истории РАН докторскую диссертацию. Тема его выступления в нашем клубе – “От патриотизма до революции. Как менялись настроения в русской армии от 1914 до 1917 года”. Он подробно, иногда с точностью до часов и минут, восстановил перед нами события, культурные, социальные и политические реалии тех лет, решения политического, военного, а также церковного руководства, сыгравшие роковую роль в судьбе России, и попытался ответить на вопрос, почему многие высшие офицерские чины Русской армии поддержали революцию в феврале 1917 года.
Говоря об основных внутренних и внешних причинах Февральской революции, Кирилл Михайлович назвал обострившиеся в ходе Первой мировой войны внутренние противоречия в русском народе, которые накапливались предыдущие два или три столетия, в том числе противоречия между культурой и бескультурьем, верой и безверием, между властью и обществом. Здесь надо учесть межнациональные противоречия, огромную социальную усталость; усталость от войны, потерь, бытовых и экономических трудностей; низкий процент городского населения (15-20%) при стремительном росте его общей численности; огромные изменения в обществе, за которыми люди подчас просто не успевали; кризис монархического сознания и самой монархии; неудачные кадровые и управленческие решения Николая II; дискредитацию царской семьи и ее отстраненность от общества; консолидацию революционно настроенных либеральных партий в масонской ложе; немецкий и еврейский финансовый след; а главное, какое-то нигилистическое умонастроение людей, сделавшее неотвратимым приход к власти крайних экстремистов-большевиков.
Я вполне согласен со многими оценками Кирилла Михайловича. И все же после лекции у меня не сложилось полной картины того, как от патриотического подъема русское офицерство и русская армия пришли к тому умонастроению, которое царило в обществе в 1917 году. То ли виновата была сама война, не очень удачная и не очень уместная для России, о чем упомянул Кирилл Михайлович. Не знаю, как можно было ее избежать, но ясно, что она была гибельная. Насколько я понимаю, император рассчитывал на патриотический подъем, отчасти для поднятия своего личного авторитета, исправления своего имиджа в народе, пугаясь нарастания революционных настроений и вообще вот этой бездны, разверзающейся между разными слоями общества, собрать которые воедино было невозможно. Действительно, те противоречия, о которых говорил Кирилл Михайлович, сыграли огромную роль: они обнажились, они обострились. И еще, может быть, право, которое революция 1917 года дала русским низам, “право на бесчестие”, – а все низы они на то и низы, что падки на бесчестие, в любую историческую эпоху, – сыграло свою роль.
Но вот что мне представляется особенно важным. К 1917 году, ко временам войны и особенно к концу ее, а на самом деле еще и раньше, русское общество осознало, что то, что есть – это не то, чего хочется. Причем радикально. И не потому, может быть, что оно плохо. А вот и хорошо, и плохо, и свет, и тьма, и день, и ночь, как говорил Блок о современном ему обществе. А хотелось чего-то другого! Просто всем надоело жить по-старому! Надоело так, что невозможно было сопротивляться никакому движению, которое претендовало на обновление. Дайте хоть что-нибудь, иногда даже все равно – что, но лишь бы новое, лишь бы другое! И давление этого фактора сыграло, по-моему, свою колоссальную роль. Поэтому никто ни на что не решался, и распустилось царское правительство, и все потому, что никто не был уверен в том, что, работая на законную власть, он работает на Россию, на русский народ, делает то, что ему положено делать. Никто в этом не был уверен, все оглядывались вокруг, кто-то на Европу и Америку, кто-то куда-то еще, в том числе на Палестину, на будущий Израиль.
Все высшие слои общества хотели чего-то нового, и иногда, может быть, даже знали, чего хотели, но совершенно не представляли, как этого достичь, и поэтому были в параличе, бездействовали. И вот произошел взрыв, произошел русский бунт, настоящий, не только солдатский, не только военный, он был бунтом всего общества. Отчасти спровоцированный, отчасти произошедший по недомыслию и невежеству низов, которые, конечно, стали социально восходить вверх в те годы, когда мы понесли огромные потери и большая часть старого общества ушла с исторической арены. И армия, как и народ во всех своих стратах, мне кажется, в большой степени подчинились этому умонастроению. Даже те, кто хотел сопротивляться, не могли этого делать, потому что старого не хотел практически никто. Если даже церковный собор в 1917 году отказывается сопротивляться большевикам, хотя было ясно, какая власть приходит, ее лозунги и стандарты были уже известны, если даже архиереи и священники цепляют красный бант, то это было знаком не того, что они поддерживают революцию, а того, что поддерживают вот это движение от старого к новому. Мне кажется, это очень важно учитывать.
Верхи общества действительно должны были или тянуть назад, или двигаться вперед. Но неверие в то, что то, что есть – это было хотя бы отчасти хорошо, сыграло свою роковую роль. Всегда думается, что поменяй радикально что-то в политической структуре сам Николай II, все было бы иначе. Наверное, нужно было ему самому устраниться, потому что слишком многие люди были им недовольны, многие его просто-напросто ненавидели, лично его вместе с супругой. Если уж в начале XIX века, во времена декабристов, было сказано “твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу”, то тем более это, наверное, было в сознании людей начала XX века. И вот эта жажда “перемен, лишь бы перемен”, мне кажется, здесь сыграла первенствующую роль.
Когда образовывалась Белая армия, она, как правило, хотела восстановления нелюбимого обществом прошлого. Мне довольно подробно рассказывал об этом мой духовник, отец Всеволод Шпиллер, который сам в годы революции был кадетом, сам воевал в Белой армии, потом эмигрировал, потом реэмигрировал и так далее. И хотя мы сейчас знаем, что в Белой армии было много хороших потенций, много интереснейших идей, они тоже не успевали распространиться и получить жизнь. “Красные”, конечно, вели себя ужасно, отвратительно и преступно, но и “белые” вели себя подчас похожим образом. Ну, не настолько, да, пусть не настолько, но все-таки. И вот, отец Всеволод говорил одно: нужно было не возвращаться назад, не просто восстанавливать старое общество, старую структуру, старую власть, старые привилегии, старые сословия и так далее, что чаще всего сопровождало действия Белой армии, а нужно было защищать высшие духовные ценности. То есть не старую жизнь и не новый, социалистически-коммунистический, порядок, тем более привнесенный к нам из совершенно чуждых нам культур и учений, из Европы и так далее, а нужно было защищать духовные ценности. И если бы защищали духовные ценности, народ бы пошел за ними, поверил бы, не уходил бы от ответственности. Всем нужна была действительно новая жизнь, только не такая, какую предлагали социалисты, революционеры, коммунисты, большевики и проч. В этом вся суть дела.
И еще об одном, очень важном, принципиальном вопросе. Я уверен, что в этом случае нам надо различать революцию, бунт и восстание, которые были совершенно разными по своей идеологии и движущим силам, вплоть до противоположности. Но я вообще не верю в то, что была какая-то русская революция, хотя, конечно, революция в России была. Она длилась почти столько же, сколько и русский бунт: с того же февраля 1917 года до конца Гражданской войны. Да, был большой русский, общероссийский бунт. Большевики, как известно, никогда не пользовались популярностью в России, после захвата власти особенно, они никогда не принимались русским обществом как свои. Во время Гражданской войны боролись революция и контрреволюция, они же подавляли бесконечные бунты, но, начиная примерно с 1921-1922 года, это были уже не бунт, не революция или контрреволюция, а восстания против советской власти, которые она жестоко подавляла. И это говорит как раз о том, что русской революции не было, точнее, что революция в России не была русской, по своему духу, смыслу и методам воплощения.
Какой же была революция в России? Здесь нельзя упрощать. Нельзя сказать, что это лишь какой-то “жидомасонский заговор”. Действительно, это будет большое-большое упрощение. Хотя это не значит, что не было масонов и сектантов, это не значит, что не было еврейской идеологии, еврейской ненависти к русским и России, особенно к царю. Все это известно, зафиксировано исторически. На этом очень настаивает, например, и отец Сергий Булгаков. Меня очень поразило, что он в “Автобиографических заметках” связывает революцию именно с еврейской ненавистью к царю и его семье. Но думается, что все-таки нельзя одной краской или одним штрихом описать всю ситуацию. Революция не была русской. Она была какой-то еще, скорее, еврейской. Да, в ней могли как-то участвовать и другие люди, даже русские. В Петроградском совете, например, который играл определяющую роль в 1917 году, было больше половины евреев и меньше четверти русских. Так пишет Солженицын в своей замечательной книге “200 лет вместе”. Понятно, какую ещё роль сыграли тут латышские стрелки, понятна и роль провинций, далеких от интересов всей России – Финляндии, Польши, Грузии. Все это вместе дает реальную картину, о которой надо говорить спокойно, без всякого раздражения или злобы и обиды на какие бы то ни было народы или на каких-то конкретных людей. Но все-таки есть какая-то реальность, которую трудно отрицать, хотя тут можно спорить о тех или иных нюансах. Однако революция в целом, в отличие от русской контрреволюции, русского бунта и русских восстаний, была антирусской и антироссийской.
