Публикации

Версия для печати

Чтобы от сердца нести евангельское слово

Рассказ о своей биографии, об основных вехах жизни, о миссионерском, катехизаторском и просветительском служении

07.04.1998
Крещающиеся, прошедшие длительную катехизацию. Владимирский собор Сретенского монастыря, 1992 г.

Одно из самых первых моих впечатлений от чтения Евангелия, еще в 10-м классе, где-то в 1967 г. (мне открылось это место сразу, как только я в первый раз взял в руки Библию): "Жатвы много, а делателей мало". Меня это пронзило как стрелой в сердце. Эта строчка стала для меня как бы главенствующей, я очень ярко почувствовал, что это именно то в духовной жизни, что больше всего болит. Это мне запомнилось наряду, может быть, с подобным же впечатлением от Нагорной проповеди, которая также для меня оказалась откровением, но не того, чего не было в моей жизни, а того, что не было сформулировано, открыто для сознательной мотивировки моей деятельности.

Дело в том, что хотя родился я в Москве, в 1950 г., в интеллигентной семье (мой отец был очень талантливый изобретатель и ученый, инженер-химик, а мать – экономист, всю жизнь проработавшая в аппарате Совмина Союза), о вере, конечно, у нас речи не шло. Меня даже крестили, в отличие от старшего брата, не в младенчестве, а в 4-м классе, где-то осенью 1960-го или весной 1961-го года, точно не помню. Единственное, что я запомнил в тот день – это причастие. Само же крещение я помню внешне, визуально (у меня всегда была неплохая зрительная память), но оно моего сердца не тронуло. Ведь я никак не был готов к крещению, мне даже не сказали, куда и зачем меня ведут (я был уже пионером, и это было трудное время: тогда шло большое гонение на церковь – хрущевские времена). Когда мы пришли в церковь, я ничего не понимал, и никто ничего не понимал, да и не требовалось этого ни от кого. Я помню как сейчас всю обстановку храма, лица людей, раздачу просфор, как все кидались к этой вазочке или корзиночке с просфорами, помню разговоры этого дня, всё помню, всё как-то сфотографировалось. Но я не понимал ничего. Само крещение, повторяю, помню, но духовно оно не трогало, тронуло лишь причастие после воцерковления, после введения в алтарь. Хорошо помню это введение в алтарь, как священник московского храма Тихвинской иконы Божьей Матери в селе Алексеевском, что на проспекте Мира, научил меня в первый раз в жизни перекреститься, приложиться к иконе и потом причастил. И вот это причастие, даже не во время литургии (это были – запасные – Святые Дары), тронуло. Причастие помню, ибо оно как бы согрело, обожгло мне сердце, зажгло его может быть даже больше, чем обожгло. И вот эта искра запала в душу, и я об этом нередко потом вспоминал, хотя никак не мог этого выразить и описать.

Мои собственные духовные искания начались уже позже, в 6–7 классах, ведь дома никаких следов христианства у нас не было, кроме книг, которые я в то время еще не мог читать, слишком взрослых книг – романов, классики. Лишь позже я обнаружил где-то за ковром бумажную иконку, наверное 30-х годов, полувыцветшую. А где-то в 7–8-м классе, будучи очень активным общественным деятелем, будучи не первый год комсоргом, будучи в этом смысле сознательно идейным, во всяком случае, будучи человеком, который все воспринимал один к одному: если что-то говорится, то так оно должно и делаться, а не так, что говорится одно, а делается что-то совсем другое, как будто существуют две разные плоскости жизни, – я сам стал ходить по храмам. Сначала зашел, идя на выставку в Сокольниках, в храм Воскресения. Это было осенью 1965 г. Помню, как чуть позже, после учебы комсоргов я специально поехал вечером по Москве, чтобы найти храм и там побывать.

Я помнил только один храм, который мне нравился, потому что мой детский сад, в который я когда-то ходил на протяжении ряда лет, находился напротив. Это был храм, что в Елохово – Богоявленский патриарший собор. И вот я попал туда. Был праздник в честь иконы "Нечаянная радость". Смеркалось, был конец декабря. Меня поразила красота внутреннего убранства, бросилась в глаза великолепная щусевская сень над мощами свт. Алексия Московского. Я пришел рано, служба должна была начаться в шесть часов вечера (в то время все вечерние богослужения в Москве начинались ровно в шесть), у меня было в запасе, наверное, часа два. Я пошел гулять по Москве, чтобы скоротать время. Потом вернулся, постоял службу (т.е. какую-то часть), начался акафист. Стоять было очень тяжело, ведь трудно стоять без движения длительное время в непривычной обстановке. Люди были очень скованы, их было не так много. Читал, если не ошибаюсь, чтец Вячеслав Марченков. Я то выходил из храма, дышал свежим воздухом, то снова входил. Уходить из храма мне не хотелось. Причем интересно, что как только я вошел в храм, ко мне подошел какой-то человек и сразу спросил, как мое впечатление от храма и сказал, когда будет служба. Может быть, я выглядел внешне благоговейно, потому что, конечно, боялся, как и многие, что-то в храме сделать не так, что-то нарушить. Но и внутреннее благоговение сразу охватило душу.

И вот с тех пор я стал чаще думать о Церкви, очень интересовался Священным писанием, которого у меня не было, искал просто цитаты. Даже после окончания 8-го класса в 1966 г. мне, как отличнику, преподнесли "Библию для верующих и неверующих". И это было не случайно, что вызвало даже смешок среди школьников, настолько это казалось в то время экстравагантным. Но я интересовался этим особо, может быть, еще и потому, что с 6–7-го класса стал изучать живопись эпохи итальянского Возрождения, собирать открытки. Итальянский Ренессанс очень меня привлек после прочтения книжки Леонида Волынского "Семь дней", которую подарили моему старшему брату, но которая больше соответствовала моей внутренней потребности. Я с ней не расставался, и вместе с открытками начал собирать книги по искусству (таких книг в нашей домашней библиотеке почти не было). Вместо того, чтобы есть в школе обеды на 10 копеек в день, я собирал эти деньги и покупал открытки, которые стоили 40 копеек за штуку (это были западные издания). То есть мне надо было 4 дня оставаться без обеда, чтобы купить одну открытку.

Меня приводили в трепет лучшие произведения итальянского Возрождения: "Сикстинская мадонна" и другие, – те, к которым я сейчас иногда становлюсь равнодушен, о чем, наверное, жалею. Впрочем, и сейчас я люблю итальянское Возрождение и с удовольствием посещаю соответствующие выставки и музеи как в России, так и за рубежом.

И вот, это создало тот самый фон, который позволил войти в мою душу вере. Не просто обряду, а именно вере. Я быстро, как уже говорил, с 8-го класса, начал интересоваться храмами. Помню, вместе с историческим кружком мы ездили в Троице-Сергиеву лавру (классе в 7-м или 8-м). После экскурсии все уехали, а я остался, я не мог оттуда уехать. И когда на следующий день я пришел на первый урок, меня встретили общими насмешками: "А мы думали, что ты ушел в монастырь".

Для меня школьное время вообще было очень важным. Я часто сам водил экскурсии в соборах Кремля. Я еще мало знал. Желая знать сюжеты икон и фресок, я как раз и стремился найти и почитать Библию, но Библию достать в то время было невозможно. Впервые я ее получил именно в 10-м классе, когда ее случайно кто-то привез из-за границы и мне дал почитать. Я её читал несколько лет. Проникновение в тайну красоты, искусства, как западного, так и восточного, вместе с необыкновенной любовью к музыке, которую я испытывал, стало главным фоном иной жизни. Плюс то, что я всегда ходил не один, что всегда старался пригласить с собой людей. Если я шел, например, в соборы Кремля, то приглашал группу своих однокашников, и им рассказывал то, что знал. Это завораживало ребят, друзей, приятелей, знакомых. Они не могли оторваться, настолько уже, видимо, в то время носилась в воздухе духовная жажда. Только чуть-чуть соприкоснувшись с подлинными духовными ценностями, люди жадно припадали к этому живительному источнику. Все это продолжалось и позже.

И вот, в 10-м классе 4 ноября 1967 года я вдруг случайно вместо школы снова пришел в Елоховский собор. Служил патриарх Алексий I. Это произвело на меня огромное впечатление, в т.ч. церковное пение праздничного патриаршего хора. Многочасовая служба, которая меня поглотила полностью, запомнилась на всю жизнь, хотя стоять было трудно. Было море бабушек, была огромная толпа народу. Но были только бабушки и несколько дедушек. Замечательно было служение патриарха Алексия I – аристократа, интеллигентного человека, много в жизни перенесшего, много страдавшего за церковь, за веру, и с достоинством несшего свой патриарший крест, не говоря о его тяжести никому ни слова. Проповеди в храмах почти не было, узнать что-то было нельзя, никаких книг не продавалось, молитвослова не было. Я старался вникнуть в смысл песнопений, слов, которые пел хор, но иногда это приводило к курьезам, так что я слышал прямо наоборот по отношению к тому, что пелось. Например, я слышал "радуйся Невеста невестная" вместо "неневестная", потому что слова "неневестная", во-первых, я просто не знал, а во-вторых, его было не слышно. Ну, народ часто так поет до сих пор, искажая даже Символ веры, "Воскресение Христово видевше" и "Отче наш", не говоря уже о других песнопениях.

Как я уже говорил, в 10-м классе я стал читать Священное писание и вдруг осознал себя верующим, даже не знаю как. И сразу же мы стали собираться вместе с компанией друзей - лучших учеников выпускного класса. Мы говорили, в основном, о вере, о Церкви. Бояться нам было нечего, потому что мы не знали еще никаких гонений. Мы стали регулярно вместе что-то читать. Случайно попались "Журналы Московской патриархии" и первый церковный календарь, в котором можно было что-то рассмотреть, хотя бы портреты архиереев. Вот с чего все началось. Конечно, тогда я еще не причащался.

В 1968 г. я, будучи медалистом, поступил после сдачи лишь одного экзамена в Институт народного хозяйства имени Плеханова на общеэкономический факультет. С того же года я начал свои ежегодные паломнические поездки. Первая поездка, помню, была осенью 1968 г. в Суздаль. В то время широко пропагандировалось так называемое Золотое кольцо. И мне очень нравилось, меня приводила в трепет подлинная русская икона, подлинная духовная культура и храмы, как и люди, которые наполняли их. Но со священнослужителями я знаком не был. Как сейчас думаю, может быть, и слава Богу, хотя один Бог знает. Но в жизни уже было то, что называется благодатью Божьей.

В июле 1968 г., только что став студентом и вдруг на Сергиев день поехав в Лавру, я в первый раз попал в храм Духовной академии. С первого мгновения я понял, что мое место тут. Мне снова как бы обожгло сердце, как и в случае, когда я крестился или впервые открыл Библию и прочел слова "жатвы много, а делателей мало". Я стал стремиться поступить в семинарию. Если бы я не поступил в институт, то, наверное, пошел бы в семинарию. Хотя сказать об этом дома открыто вслух было невозможно, обстановка не позволяла.

Я смог сказать об этом только в конце 1968 г. и, конечно, сразу начались "громы и молнии", скандалы, запреты ходить в храм – прямые гонения. Мне пришлось пообещать не ходить в храм, хотя, конечно, меня надолго не хватило, может быть, лишь на месяц-два. А потом тайно, прикрываясь нуждами длительной серьезной учебы и необходимостью долго сидеть в читальном зале, я проводил время в храмах, ходил на все престольные праздники в Москве, знал большинство храмов города, знал всю московскую храмовую молодежь, регулярно ходившую в храм (ее было "раз-два, и обчелся" на всю Москву). По субботам и воскресеньям я должен был быть дома и ходить в храм не мог, ходил только в будни. Собираться же вне храма мы начали еще в 10-м классе школы, затем в институте, читали вместе Евангелие. Это было замечательно.

Первый раз я причастился 3 апреля 1971 г. Великим Постом, в субботу Акафиста Божьей Матери, у протопресвитера Иоанна Соболева, который сменил несколькими годами ранее известного протопресвитера Николая Колчицкого. К этому меня подготовил один архимандрит, монах Троице-Сергиевой лавры, с которым я сдружился и к которому старался вырваться при первой же возможности. Мы вели духовные беседы, я задавал много вопросов. Я помню, что среди прочих был у меня и такой вопрос:" А почему нельзя вместо Шестопсалмия, совершенно непонятного длинного чтения псалмов, прочитать проповедь?" Помню то удивление и некоторое замешательство на лице этого архимандрита, когда он услышал мой вопрос.

Я всегда приглашал с собой в храм своих сокурсников. Многие тогда боялись, некоторые надевали черные очки, прежде чем зайти в храм, не могли поднять голову, особенно когда кто-то начинал фотографировать на патриаршей службе. Мы уже не один год встречались – те, кто признавал себя верующим (небольшой кружок), говорили о духовных вопросах, о духовной, церковной жизни.

В 1971 г. у меня появился первый крестник – один из друзей, которого прежде мы даже не хотели брать с собой в Лавру, настолько он казался многим безнадежным по способностям и направленности своей жизни. Я настоял на том, чтобы его все-таки пригласить на осенний Сергиев день 1970 г., хотя он воспринял этот праздник очень специфически. Он сказал: "It is the great performance, but it is not for me", – специально по-английски, видимо, стеснялся так сказать по-русски. В Успенском храме в Лавре мы стояли вместе, специально прячась за его спину, чтобы он не увидел, как мы украдкой крестимся. Именно этот человек стал тем, кто потом прошел целую серию бесед, впрочем не имевших никаких прозелитических целей, а бывших чистым свидетельством. Где-то в мае 1971 г. он решил принять крещение. Я просто остолбенел, когда об этом услышал, настолько не ожидал этого от него, хотя каждый день, находясь вместе с ним на производственной практике, мы говорили на интересующие меня церковные, христианские темы. Затем началась его подготовка, помогал тот же архимандрит, мой друг из Троице-Сергиевой лавры (сейчас это один из старейших архиепископов нашей церкви). А на Успение 1971 г. появился мой первый крестник Александр.

Дальше крестники посыпались как из "рога изобилия", как плотину прорвало. Вскоре крестилась одна девушка, студентка нашего института, еврейка по национальности, приехавшая из Молдавии для учебы (сейчас она матушка одного из московских настоятелей), а в 1972 г. неожиданно изменилось умонастроение моей мамы и она тоже пришла к вере и в Церковь. Масштабы этого свидетельства и деятельность по подготовке к крещению стали расширяться. По существу, как она началась с 1971 г., так и не прекращалась, ибо постоянно были люди, желавшие креститься. С тех пор и началась регулярная катехизическая деятельность, которая мне самому давала необыкновенно много, потому что приходилось отвечать на вопросы, до которых я, наверное, сам никогда бы и не додумался. А чтобы отвечать качественно, без халтуры, для этого прежде нужно было самому узнать ответы на эти вопросы. Это способствовало моему более полному и глубокому проникновению в смысл богослужения, Священного писания, церковной традиции.

В 1974 г. грянул второй гром гонений, уже в Центральном научно-исследовательском экономическом институте при Госплане РСФСР, где я работал после окончания института в 1972 г. Я был научным сотрудником и также вел постоянные беседы с другими сотрудниками на церковные темы и приглашал их в храмы, после чего, конечно, многие из них приходили к вере и крестились.

В 1974 г. мне и пришлось отдуваться за то, что в моем столе нечестным путем один из начальствующих людей нашел машинописную перепечатку Огласительных бесед свт. Иоанна Златоуста из "Журнала Московской патриархии". Тучи сгустились, уже проходили закрытые партсобрания по моему вопросу, и тогда наш начальник отдела дал мне хороший совет. "Знаете-ка, Юрий Серафимович, – сказал он, – поступайте в аспирантуру в Академию наук, в Институт экономики. Я дам Вам рекомендацию". Это была единственная возможность спасения, но мне очень этого не хотелось. Ведь у меня была мечта поступать в семинарию, я ждал этого как манны небесной, буквально считая дни, начиная с 1968 г. В то же время, я не посмел отказываться от того, что мне предлагали, ведь у меня не было никаких оснований, только внутреннее нежелание.

Тогда я решил как бы успокоить свою православную совесть и пошел к своему духовнику. А где-то в те же годы, в 1973–74 гг., я познакомился с рядом замечательных людей, которые стали моими духовными учителями: о. Всеволодом Шпиллером в 1972 г., в 1973 г. – с о. Виталием Боровым – настоятелем патриаршего Богоявленского собора, в 1974 году – с о. Таврионом (Батозским) – настоятелем пустыньки под Елгавой, и немного ранее – с о. Иоанном (Крестьянкиным) из Псково-Печерского монастыря. Его я всегда любил за его необыкновенную доброту и активную внутреннюю жизнь. Он всем помогал и давал советы, хотя далеко и не всегда бесспорные с христианской точки зрения. Так вот, о. Всеволод Шпиллер дал мне благословение поступать, сказав слова, имевшие для меня огромное значение (потом я прочитал их в трудах наших великих богословов XX в.). Он сказал мне: "Нужно, чтобы Вы знали, в какой области в Вас Дух Святой может действовать. Вы должны еще раскрыться. Хорошо, что Вы хотите в семинарию, но если Вы сейчас пойдете туда, из Вас выйдет лишь хороший попик. Хорошие попики нам нужны, но еще больше нам нужны хорошие священники. Готовьтесь". На всякий случай я решил еще раз удостовериться, действительно ли есть воля Божья в этом благословении о. Всеволода. Я поехал к о. Иоанну (Крестьянкину). Он подтвердил благословение о. Всеволода: "Да, церкви нужны образованные люди".

Позже о. Иоанн длительное время лично готовил меня к принятию священства, но минуя всякие семинарии, академии, которые пользовались в то время не самой лучшей славой. Он давал мне книги, которые, по его мнению, должны были подготовить меня к священству. Но это было через несколько лет, а тогда, в 1974 г., мне все-таки пришлось поступать и я чудом поступил в академическую аспирантуру с ее максимальными требованиями. Одновременно вел еженедельные библейские церковные кружки для нашего большого круга людей (это был не один десяток человек), и работал научным сотрудником. Учась в аспирантуре, особенно в 1975–76 гг., я думал, что не выдержу таких перегрузок. Однако Господь был ко мне милостив, все прошло благополучно.

С 1974 г. я стал не только ежегодно ездить по монастырям и историческим, духовным, культурным центрам нашей страны и церкви, но и вести дискуссии с неправославными людьми. Первая встреча была еще в институте – с одним иеговистом. Мы с ним регулярно беседовали, но это ни к чему не привело. Он был в прошлом православный, который не был удовлетворен внешней приходской жизнью, отчего и ушел в такую секту. Став же аспирантом, я вместе с друзьями стал встречаться с лидерами московских молодежных баптистских групп. Баптисты уже в то время наладили замечательную работу среди молодежи: организовывали на неофициальном уровне помощь верующих, регулярно встречались по домам. Их старшие пресвитеры, диаконы непосредственно принимали в этом участие. Хотя это вроде бы и запрещалось, но в среднем вели они себя значительно более смело, чем православные, причем в самом народе, не говоря уже об иерархии. Эти диалоги с протестантами помогли мне еще лучше осознать православную традицию. В результате в Православие стало переходить много баптистской молодежи, из-за чего у нас возник даже конфликт с руководством московской баптистской общины. Я очень многому научился у них: прежде всего, уважению и пониманию других христианских традиций, а также видению того, что одна и та же истина иногда воплощается в разных формах, оставаясь той же самой истиной (а иногда в одной и той же форме существуют разные духи). Я это не в книгах вычитал, а сделал вывод из собственного многолетнего опыта доверительного, неофициального общения. Я почувствовал, какой тяжелый крест – межконфессиональное общение, насколько это тяжело, насколько это трудно, но насколько это важно и нужно.

К слову говоря, когда еще в 1968 г. передо мной встал вопрос, в какой храм мне ходить (момент, который для меня очень важен, я называю его для себя "выбором веры"), я стал искать между разными религиями и конфессиями истинную веру. Я ходил и к католикам, и в синагогу, но остановился именно на Православии. Внутренне я был открыт к любой религии, к любой конфессии, но сердце выбрало Православие. Поныне я абсолютно уверен, что выбрал бы Православие, окажись я даже на Северном полюсе, или в Италии, или в Индии, или где-то еще. Когда мне потом говорили: "Ты ведь православный только потому, что ты живешь в России. А родился бы в Италии или еще где-то, то не был бы православным", – отвечал: "Нет. Я все равно нашел бы там Православие". Для меня этот выбор был выбором лучшего из того, что сейчас есть, что совершенно не означало, что я не сопереживал тем проблемам, порокам, грехам, которые были в реальной жизни верующих, в том числе, в первую очередь, конечно, у православных. Я никогда не закрывал на это глаз, я знал недостатки и грехи даже своих духовных руководителей и отцов, но это никогда не умаляло их значения. Я понимал, что "нет человека, который жил бы и не согрешил". И я понимал, что надо проявлять смирение, не осуждать и искать лучшего, а не перенимать те или иные слабости или недостатки, которые есть у каждого. Это мне очень помогло не уйти из церкви в периоды тяжких испытаний последующих лет.

В 1978 г. кончилась моя учеба в аспирантуре, и я перешел работать в Андроников монастырь, в отдел "Росреставрации", специально для того, чтобы подготовить почву для перехода на учебу в семинарию, в академию.

С 1975 г. я стал регулярно заезжать в Ленинград по дороге в пустыньку к о. Тавриону для того, чтобы участвовать в служении литургии апостола Иакова, которая меня с первого раза глубоко взволновала. Митрополит Никодим (Ротов), который возглавлял это богослужение в 1975 г., был большим ревнителем богослужебной традиции, также как и большим ревнителем в передаче этой традиции церковному народу для соучастия его в богослужении. Он понимал, что других средств собирать церковь почти нет. Поэтому он был за перевод богослужения на русский язык. Часто он и его ученики уже переводили те или иные важные части богослужения на русский язык, способствовали общенародному пению, особенно на анафоре. То же самое делал и о. Таврион (Батозский). На тех же примерно позициях стояли и о. Виталий Боровой, и о. Всеволод Шпиллер – замечательные (как и о. Иоанн (Крестьянкин)) проповедники нашей церкви.

В 1980 г. я поступил сразу в Ленинградскую духовную академию, постепенно, за два года сдав экстерном весь материал за полный курс семинарии. Поступить в Загорск шансов у меня было мало: слишком близко от Москвы, слишком многое обо мне могли здесь знать в "органах", и это было бы неблагоприятно, потому что власти противились всякому проникновению в духовные школы даже в какой-то степени образованных, подготовленных людей, тем более, что я готовился 12 лет и многое успел сделать и для себя, и для других. Я понимал, что благословение о. Иоанна (Крестьянкина) действует, я помнил его слова, что церкви нужны образованные люди, и поэтому старался учиться, несмотря на высшее образование и аспирантуру, на полученные в светской среде знания.

А ещё в конце 70-х годов сформировался большой круг новообращенных или, скажем, нововозрожденных в вере людей, особенно благодаря проповеди о. Тавриона, и я стал писать для них какие-то статьи, чтобы выразить тот опыт, который накопился у меня к тому времени. Так появилась в Париже в "Вестнике РХД" Никиты Струве первая статья под псевдонимом Николай Герасимов "Вступление в церковь и исповедание Церкви в церкви". Меня уже тогда волновало то, что невозможно в приходской системе воцерковлять народ, можно лишь прицерковлять. Я, как и многие в то время, думал об общине, о том, что община должна прийти на смену приходу – в этом ключе была выдержана вся эта статья.

Круг, который сложился в результате духовного воздействия о. Тавриона, был многообразным. Из него вышел не один священник: о. Валерий Суслин, который сначала сам возглавлял этот большой круг людей; потом от него отделилась большая часть, которую возглавлял Аркадий Шатов, ныне один из московских настоятелей, а потом там стал играть заметную роль молодой художник, старый приятель Аркадия Дмитрий Смирнов, который также сейчас один из московских настоятелей. Они довольно быстро рукоположились и считали (особенно о. Аркадий), что в церковной жизни нельзя халтурить, нельзя идти на компромисс с совестью, хотя бы в области таинств. Поэтому о. Аркадий у себя в подмосковном приходе, куда мы стали регулярно ездить (несколько часов в один конец), стал требовать подготовки от всех желающих креститься. Как раз я и стал помогать в этом. Так с конца 70-х гг. стали собираться регулярные группы взрослых оглашаемых, готовившихся к крещению или уже крещеных, но не имевших никакой подготовки к церковной жизни, Но все же в основе лежала именно подготовка к крещению. Конечно, это происходило неофициально, при закрытых дверях и даже плотно занавешенных окнах в доме в Москве около патриаршего Елоховского собора, где жил о. Аркадий. Там совершалась катехизация, потом совершались молитвы, потом даже регулярные домашние богослужения, там хранились многие книги, в том числе привезенные из Франции ("Вестник РХД" и т.д.). Там я познакомился с о. Александром Менем. Первое впечатление о нем было довольно сдержанным. Лишь значительно позже мы несколько сблизились и, вплоть до самой его смерти, встречались регулярно. Он ежемесячно приглашал меня к себе домой или в храм, где мы имели возможность общаться.

Вот о чем я забыл: еще в 1970 г. тот архимандрит, с которым я познакомился в Лавре, познакомил меня с замечательной четой Пестовых. Они входили в мечевский круг, были из общины о. Сергия Мечева – живой общины, из которой, как я позже узнал, вышел и о. Александр Мень. Для меня это было неожиданным открытием. Именно благодаря деятельности Николая Евграфовича Пестова и его супруги Зои Вениаминовны, его детей и внуков, наша церковность, конечно, укреплялась. Мы получали для чтения замечательные книги, имели возможность общения с прекрасными людьми. Не случайно из этой семьи вышли известные в Москве священнослужители: епископ Новосибирский Сергий, настоятель храма Николы в Толмачах о. Николай, настоятель Преображенского храма в Тушино о. Феодор, ныне, к сожалению, покойный. Известны и их сёстры, и их друзья, в том числе и настоятельница Зачатьевского монастыря.

Таким образом, в те годы у нас шла регулярная, постоянная, интенсивная собирательная деятельность. Мы понимали, что иерархия делает свое дело, но она повязана "по рукам и ногам" и не может делать много. А кто-то из ее представителей в то время уже считал, что достаточно того, что есть, и лишь бы их не трогали, лишь бы им жилось хорошо. Но кто-то действительно хотел хорошего для церкви и старался что-то делать, пусть возможности у епископата и были очень невелики. Поэтому я для себя решил, что в церкви нужно думать не только о себе, нужно еще "восполнять" то, что должно быть в церкви, но чего нет, что почему-то не делается другими, теми, кто должен это делать, в том числе и иерархией. Катехизация должна быть руководима иерархией, но если этой работы нет, ее надо делать самим. Проповедь должна быть направляема иерархией, но если нет этого ее служения, то нужно это делать самим. Работа с детьми должна быть благословляема и направляема иерархией, как и просветительская деятельность, и экуменическая деятельность и т.д., но если этого нет, а есть какая-то искаженная форма, то это нужно делать самим. Мы чувствовали ответственность не только за себя и за свой круг, но и за всю церковь. Позже аналогичные слова я прочитал у архимандрита Сергия (Савельева). Он писал про свою общину (это была еще одна прекрасная община наряду с мечевской, которая возникла сразу после революции в 20-е гг.): "Мы вошли в Церковь и в храм не как посторонние, а как те, кто за нее несет всю ответственность, как свои". То же самочувствие было у меня и у моих друзей.

После поступления в Духовную академию надо мной постепенно снова стали сгущаться тучи. Естественно, я не мог вести себя как любой семинарист или академист, тем более, что мои личные знания и опыт, да и возраст, превышали в среднем знания, опыт и возраст учащихся вместе со мной. Меня интересовали замечательные старые профессора, такие как Николай Дмитриевич Успенский, прот. Ливерий Воронов, прот. Иоанн Белевцев и некоторые другие, в которых я видел прежде всего чистую традицию русского православия, в чем, как мне кажется, и не ошибался, и не ошибаюсь. Позже мне было важно узнать, что все то, что мне удалось сделать, будучи уже священником, все это конкретно и буквально благословил среди других и исповедник веры прот. Ливерий Воронов.

Тучи сгустились очень быстро, несмотря на то, что я пользовался некоторым покровительством ректора архиеп. Кирилла (Гундяева), будучи его вторым иподьяконом с первого же дня моей учебы в академии (хотя я был мало способен к такого рода деятельности). В академии мы тогда тоже начали проводить катехизацию. Владыка Кирилл сам читал (по моим переводам) молитвы оглашения в храме Духовной академии над теми людьми, часто студентами из города Ленинграда, которые приходили для крещения. Мы их приводили, владыка Кирилл в связи с этим говорил замечательные проповеди и читал молитвы, а потом через месяц-два крестил их. Ну, а саму катехизацию, конечно, приходилось вести нам, за что, конечно, пришлось и пострадать. Наша независимая внутренняя позиция, нежелание идти на компромиссы с преступными организациями, которые окружали нас, видимо и невидимо, во время учебы, привели к исключению с IV курса. Воспользовались поводом, что мы пришли для свидетельства о Православии среди баптистов к ним в общину. Нас туда не пустили, мы оказались на улице, потом на рабочем месте одного человека, там просто поговорили, но нас нашли и отвезли в милицию. И этого было достаточно для изгнания из академии, хотя мне оставалось лишь несколько месяцев до ее окончания, я был патриаршим стипендиатом, писал уже кандидатскую работу (которая позже выросла в магистерскую, которую я защитил в Свято-Сергиевском институте в Париже в 1993 году на тему "Таинственное введение в православную катехетику"). Изгнание произошло по требованию уполномоченного и КГБ, которое исполнили митрополит Ленинградский Антоний и архиеп. Кирилл. Ну, было бы странно, если бы они сделали что-то иное. Не знаю, как на их месте поступили бы другие. Наверное, точно так же. Кончилось это тем, что в 1983 г. я оказался в "черных" списках, среди так называемых "профилактируемых". Это была такая волна внутренней политики страны, последняя вспышка уже менее явных, но не менее реальных гонений на всякую свободу духа и мысли в нашей стране.

Фактически я пять лет был в "черных" списках, не имея возможности ни работать на светской работе, ни служить в церкви, хотя еще с 1983 г. был дьяконом. Еще на III курсе академии меня рукоположили в дьяконы, за что, впрочем, имели неприятности от уполномоченного митрополит Антоний, давший благословение на это рукоположение, и вл. Кирилл. Пресвитерская же хиротония, намеченная на Пасху того же года, не состоялась, потому что митрополит уже не решился на такое благословение.

Пять лет пребывания в числе "профилактируемых", хотя и не лишили меня реально жизни, работы, деятельности, но, конечно, сделали жизнь чрезвычайно тяжелой и сложной. Хотя я и был дьяконом, но никто из церковных ответственных лиц не брал на себя смелость даже встретиться c таким человеком, таким священнослужителем: ни председатель Учебного комитета, никто. А если я и встречался с секретарем епархиального управления или с зав. канцелярией Московской патриархии, то это было сугубо официально и ни к чему не приводило, и скорее оставляло впечатление какой-то разведки, и все же эти пять лет дали мне очень много. Именно в это время я смог три с половиной года работать, чтобы написать магистерскую диссертацию. В 1986 г. в мае я ее завершил, несмотря на диабет, особенно тяжелый в то время.

А в 1988 г. впервые осуществилась наша давняя мечта – родилась первая община. В общину вошли и люди, которые вместе катехизировались, и те, кто давно уже был в Церкви, кто жаждал неформальной духовной жизни, не обрядоверной, а именно духовной. Первая община была, конечно, в этом смысле уникальным явлением. Община большая, человек 25–30, существует до сих пор, наряду с другими многочисленными общинами, возникшими уже не только в Москве или области, но и во многих других городах и странах.

Еще с 1975 г. мы совершали регулярные агапы после совместного причастия для того, чтобы отделить истинных верующих от случайно зашедших в храм людей, которые часто могли быть не христианами, или работавшими даже против церкви. И вот в 1988 г. мы начали еще регулярные миссионерские, так называемые открытые, встречи в Москве, куда собиралось очень много народу. Они велись каждые два месяца, наряду с продолжением более уже длительных, в течение года продолжавшихся, катехизационных встреч, которые никогда не прерывались. Этому способствовали "открытые" встречи.

Открытые встречи – это именно миссионерские встречи. Но мы не называем их до сих пор миссионерскими, зная, что психологически это не очень благоприятно, что люди напрягаются на слово "миссия". Людям кажется, что если они стали объектами миссионерства, то это граничит с каким-то насилием над ними. А мы, будучи принципиальными противниками всякого насилия (не усилия, а именно насилия) в духовной жизни, не хотели создавать и поддерживать такого впечатления.

Поэтому назвали эти встречи так, как можно их было официально назвать – открытыми встречами. Сначала они шли по домам. Иногда в квартиру набивалось до 60–70 человек. Иногда соседи в страхе вызывали милицию: "Что происходит?" Но Господь нас хранил.

Из числа "профилактируемых" я вышел в 1988 г. Благодаря ходатайству о. Виталия Борового и митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, я стал служить дьяконом в одном из дальних подмосковных приходов. Через год с небольшим уже был рукоположен во священники в один из новоооткрытых храмов. Работа по открытию храмов была очень важной. Мы открыли не один храм в Москве, способствовали открытию нескольких храмов в Московской области и в ряде других епархий. В Москве при непосредственном моём участии было открыто 5 храмов.

Тогда же, в 1988 г., нужно было думать и о продолжении, развитии и укреплении катехизической традиции, и о подготовке катехизаторов, ведь было уже так много желающих оглашаться, что один я с трудом управлялся. И мы начали эту подготовку в Высшей христианской  школе, которая теперь называется Свято-Филаретовский православно-христианский институт.

Духовное образование нужно всем: молодым и не очень молодым, более интеллигентным и менее, более способным и менее. Без этого сейчас христианам нельзя. Нельзя быть хорошим миссионером или катехизатором, не будучи хорошо образованным и не впитав в себя все духовные ценности, которые содержит наша Церковь, наша традиция, мировая духовная культура.

Информационная служба СФИ