Недавно в нашем малом Свято-Андреевском братстве прошла читательская конференция, посвященная книге Николая Николаевича Никулина «Воспоминания о войне». На встрече было сказано много интересного и важного. Хотелось бы поделиться с читателями моего блога тем, о чем я говорил на этой конференции. Ранее приводилась только часть дискуссии, а сейчас хотелось бы вспомнить ее целиком.
Я подумал, не зря же после войны Николай Николаевич стал заниматься немецкой и нидерландской живописью. Ведь что такое Нидерланды? Это Рогир ван дер Вейден и Ганс Мемлинг, Иероним Босх, Питер Брейгель Старший и т .п. Это, конечно, очень во многом отвечает на вопрос: чем он потом, после войны, жил? Почему он мог так вот жить, как бы смотря в окно. В немецкой живописи тоже есть что вспомнить: Матиас Грюневальд, Альбрехт Альтдорфер и т. п. Это особая живопись, которую мы не всегда ощущаем, знаем, понимаем, ценим. Да и многих вещей лучших авторов в наших музеях просто нет. Я думаю, что у Никулина была некоторая соотнесенность с Брейгелем. Его книга — своеобразный отклик на него, в ней угадывается какой-то брейгелевский пейзаж, композиция. Я очень ощущаю этот текст как картину, и именно нидерландскую XVI века.
Мне кажется, что тон, заданный Николаем Николаевичем, совершенно правильный. Но у меня немножко особое отношение ко всей этой тематике. Когда-то, во второй половине 60-х годов, я очень интересовался ею и читал много книг. Тогда выпускались многочисленные толстые воспоминания, начиная с Жукова, шли споры о Сталине и проч. Но потом я надолго совсем оставил эту тематику и сознательно ничего не читал о войне. Ничего! Не слушал, не читал, не смотрел. И не мог, и не хотел. Наверное, по той причине, что Отечественная война — это область молчания, как и вся область советских репрессий. Люди, которые побывали в той мясорубке с 17 года до 41-го, об этом всегда молчали. И потом эта мясорубка всё продолжалась и продолжалась. Она была и во время войны, параллельно с ней, и на войне. Заградотряды из этой же серии. Это была зона, зона и ничего другого. И поэтому об этом нельзя было говорить. Поэтому и нам нельзя праздновать победу, хотя победа была. Но и нельзя превращать этот день в панихиду, хотя там погибло несметное количество людей, которых даже не знаешь, как назвать. Они были жертвами — и своей собственной близорукости, и советской системы, и судьбы, и истории, и Русской катастрофы XX в. Но не только жертвами, но и активными участниками всего этого, по-разному смотрящими на происходившее.
Сегодня на встрече очень хорошо говорилось об этом противопоставлении солдат и генералов. Конечно, в жизни было сложнее: и генералы могли быть разные, и солдаты могли быть разные. Далеко не все кричали «за Родину, за Сталина!» с акцентом на втором. Некоторые же, причем большинство людей, делали акцент только на первом, и поэтому война — это был подвиг народа. Но как отделить этот подвиг народа от преступления режима, очередного преступления советской власти? Я глубоко уверен, что именно события октября 17-го года вызвали к жизни те вещи, которые привели к Второй мировой войне. Она была лишь вторым актом того, что происходило не просто в Первую мировую войну, как часто у нас говорят, и не плодом условий мира Германии и победителей, европейских союзников, а в первую очередь она была вызвана тем, что происходило здесь, у нас. Не было бы октября 17-го, не было бы и Второй мировой войны. Уж не говоря про гражданскую, не говоря про все остальное. Это единое событие. Для меня это было особенно ясно, когда я читал книгу Никулина, да еще, слава Богу, всегда в каком-то собрании, что всегда было важно. Это было совершенно особое чтение. Иногда было невозможно читать дальше, мы останавливались, делали перерывы. Но надо было читать.
Это не детское, не женское, не школьное чтение. Это и для всех и не знаю для кого. Мне стало ясно, что это последний акт, который для нашей страны, для нашего народа имеет принципиальное значение. Именно после этого уже стало трудно говорить о существовании страны России и русского народа вообще, в принципе. То, что не сделала сталинская система внутри, то доделала война с помощью этой системы. Точка невозврата домой, к себе и в себя была пройдена.
Это была жертва русского народа, но не очень понятно за что. Кто от кого защищался? Кто от кого защищался, действительно — пулеметы перед тобой, направлены на тебя и за тобой. А ты кто в таком случае? Если обычно на войне есть две борющиеся стороны, то здесь не так, здесь их было не две, а три! Это как? Я думаю, что в мировой истории такого не было никогда и нигде. Плюс, если к этому еще и масштабы всего этого присовокупить, то действительно замолчишь. Пока нет названия тем вещам, с которыми мы сталкиваемся, когда говорим о последней мировой войне. Человеческий язык просто не выработал словаря, нет адекватных слов. Такого в человеческом опыте не было. Поэтому замечательна позиция Николая Николаевича, человека, который не мог терпеть никакой фальши, никакой лжи, но который не мог сказать вслух всю правду. И он ее и пишет как через окно. Здесь совершенно замечательная параллель с этими фонами ван Эйка или Рогира ван дер Вейдена, т.е. вторым планом. Это действительно особое видение некоторой отстраненности и, в то же время, как бы человек смотрит с точки зрения вечности, как будто сверху. Он хочет быть свидетелем, но он и внутри, и он извне. А по-другому нельзя — нельзя быть только внутри и нельзя быть только извне.
Войну можно осознавать только в контексте всего XX в., и отношение к ней может вырабатываться только так, и конечно никакого ура-патриотизма здесь быть не может. В принципе. Это не то, чем гордятся, это не то, чего стыдятся. Так же как освобождение захваченных немцами территорий. Это и освобождение, это часто и порабощение. Одни говорят «интервенты», другие говорят «освободители». В какой-то степени и те, и те правы, и в то же время это ни то и ни другое.
Эта книжка может быть камертоном для понимания этой тяжелейшей, страшнейшей и сложнейшей страницы истории. Нашей истории. Я не думаю, что будут много говорить о войне. Ее могут использовать в пропагандистских целях бесконечно, но это другое дело, это все шелуха, она уйдет, забудется. Книжка Николая Николаевича — та крупица, из которой можно развернуть целое. Он действительно человек из другого теста, из другого племени, из другой эпохи, из другой страны, другого народа, которого теперь нет — нет страны, нет народа. Есть отдельные люди, от которых ожидается что-то новое, но оно же и преемственное. И я всегда надеюсь только на это — что родится нечто новое, в церкви, в народе, в стране, в культуре, преемственное по отношению к таким людям, как Николай Николаевич, как Сергей Сергеевич Аверинцев. Есть кого вспомнить, в том числе и из ныне живущих, хотя их так мало. Тема событий ХХ века для всех нас ещё долго будет горячей, пока мы не почувствуем себя преемниками в полной мере вот этой бывшей на нашей территории страны, этого жившего в той стране народа, той бывшей культуры и той церкви, которая должна быть сердцем этой страны, этого народа, этой культуры. В этом деле значение таких людей, как Николай Николаевич Никулин, и таких книг, как та, которая нами сейчас обсуждается, неоценимо.
