Федор Михайлович обладал удивительным свойством вселенской отзывчивости. Он приписывал это свойство всему русскому народу, хотя это было, увы, не совсем правильно. Это свойство действительно есть в русском народе, но, к сожалению, в нём есть и совсем другие, иногда прямо обратные качества. Даже самого Достоевского тоже иногда поражал дух какой-то узости – то национальной, то исторической, то культурной. Однако он старался понять Пушкина, понять эпоху, старался понять то, что Бог говорит ему или через него современникам. Не случайно его самое глубокое целостное пророческое произведение – это «Легенда о великом инквизиторе», всем известный текст, который объясняет в пророческих образах, почему Христос перестаёт быть нужным людям, даже церкви. Он никому не нужен, никем не востребован, более того, Он должен уйти, а вместе с Ним должна уйти благодать и помощь Божья. Люди остаются сами с собою, со своими бедами, они остаются у мрачной бездны на краю и уже теряют последние шансы выжить.

Такой характер пророчеств Достоевского, конечно, отталкивал от него множество людей. Люди не понимали его. Они думали, что это сплошная психология, причём больная, мрачная, тёмная, никчёмная, подавляющая душу. Достоевским пугали детей вплоть до середины XX века. Его не хотели услышать, не хотели прочитать так, как следует. И только ужасы обстоятельств советского времени и русской эмиграции позволили по-новому посмотреть на Достоевского. Конечно, и прежде были исключения: были такие люди, как Бердяев, для которого Достоевский был ключевой фигурой всего XIX века и вплоть до своего времени, всей духовно-мистической традиции этой уникальной по своей духовной значимости эпохи. Бердяев был необыкновенно чуток ко всем пророческим дарам. Он видел этот дар у Пушкина, он понимал, что было от этого дара в славянофильстве, у Хомякова, но больше всего он откликался на великое слово Достоевского. Он как никто понял актуальность его слов и их духовно-антропологическую значимость.